Родины не было – вместо нее ступни обжигала чужая земля, всегда готовая плюнуть ненавистью и свинцом. Потому, возможно, я так легко и бежал оттуда? Да и что может быть проще: из одной чужой страны перебраться в другую, а потом и в третью? Вот я и перебрался – ведь так? Так всё и было? – спросил я себя.

Нет, черт побери, – всё было не так! Рассказанное выше – та чудесная версия, которую ты привык излагать самому себе, находясь в приятном подпитии, или каким-то другим людям, когда наступает миг так называемой «откровенности». Рассказанное выше – всего лишь часть правды, а значит – самая мерзкая ложь. Ты снова врешь, привычно и безболезненно ты снова врешь самому себе – потому что так удобнее. Потому что так проще.

Собственное вранье так разозлило меня, что я вскочил с дивана, куда прилег было поразмышлять, и принялся кружить раздраженным волчком по комнате. Всё было не так! Потому что до того, как я начал бежать из одной чужой страны в другие, я успел поумнеть. Поумнеть и поработать вербовщиком – точно таким же, как сегодняшний, испохабивший мне утро, бородач.

«Я никогда не думал, что стану так чувствителен» – вновь подумалось. Так и есть: было время, когда и сам я вот так – жестоко и напролом, с тем же несущим смерть хрустом – продирался через живое – и не зелень даже, а сквозь самых настоящих людей. Тот парень просто напомнил мне об этом – мой бородатый молодой брат. Да, брат – хотя я даже не знаю его имени. Дело, пожалуй, и не в зелени даже: еще до того, стоило мне только увидеть его веселые и жестокие глаза – я угадал его, родственную душу. Оттого и вся моя к нему неприязнь.

Да, так и есть: в нем я увидел себя, свою точную копию двадцатилетней давности – молодого активиста революции с исполненным веселья и жестокости взглядом. Я и был тогда весел, и был жесток – иначе с поумневшими не бывает. Работал я тогда ударно, иначе не скажешь. Никто из наших даже вполовину не мог угнаться за мной. Главное для вербовщика – умение максимально быстро и точно определить слабую точку вербуемого, ту ахиллесову пятку, ухватив за которую, ты его уже не отпустишь и будешь крутить и выворачивать, пока не возьмешь на болевой или не уложишь на обе лопатки. Как в борьбе, которой я любил тогда заниматься, – побеждаешь не силой, а умением. У меня это умение было врожденным. Секс, убеждения, ущемленная гордость, детские иллюзии, смешная зарплата, алкогольно горящие трубы, растоптанные амбиции, задремавшая в ожидании месть – я с ходу находил их, пятки моих вербуемых, и вцеплялся в них мертвой хваткой.

«Войти в положение» – так я это называл. Нащупать главную проблему сидящего напротив тебя – за три взгляда и минуту разговора; выслушать, посочувствовать, подбодрить – и он твой с потрохами, пусть сам еще и не понял этого. Понимание, впрочем, от «мяса» и не требуется – а покупкой «мяса» я как раз тогда и занимался.

«Костя-психолог» – таким партийным прозвищем мог тогда похвастаться я. На каждого вербуемого я получал тогда эквивалент двух бутылок водки в денежном выражении – но часто обходился и половиной этой суммы. Разве не славно? Одна бутылка – один кусок человечьего мяса. Оставшаяся часть денег снова делилась на две половины, одна из которых шла моему куратору, а другую я оставлял себе – мой приварок, бонус за хорошую работу.

Об этом знали все, и это считалось нормальным, да что там нормальным – даже поощрялось. Умеешь – значит, имеешь. Наверняка так работал и сегодняшний бородач, и пятерку их тех двадцати, что полагались ему за одного завербованного, он клал себе в карман, уж точно. А что там будет дальше с «пушечным мясом» революции, интересовать его нисколько не должно, как не интересовало в свое время меня – с момента, когда я поумнел.