Даже произносить последнее словосочетание противно. И у техногенной цивилизации может быть мечта. Но теперь и мечту подменили сначала на шуршание бумажных денег, а теперь и на попискивание в глобальной сети электронных, которые и учету-то не поддаются. Искусственному интеллекту никогда не превзойти человеческий, потому как не по образу и подобию, а вот в кабалу электронному кошельку человечество пришло добровольно, исходя из стремления к комфорту. Даже покупать – не отрываясь от кресла. Расплачиваться – не слюнявя купюры. Наивно полагая, что так их виртуальная наличность лучше сохранится, и мысли не допуская, что тот же вовсе не умный интеллект, но по чьему-то приказу может их в одночасье обнулить. Кстати, эту вовсе не утопию Слава тоже просил у меня для сценария фильма-катастрофы. А вот Гертруда Ивановна со мной соглашалась. «Книги и деньги должны быть бумажные! С ними нужны тактильные отношения!» – говорила она. «И чему ты радуешься?» – спрашивал меня Вячеслав Карпенко таким тоном, как будто я накаркал очередную глупость человечества или оправдываю злорадство торжествующих каинитов. «Да скорее бы уже! – повторял я. – Ведь потом будет Новая Земля и Новое Небо. Пусть не для всех, а для тех, кто это заслужил осознанным выбором добра, любви и правды, но хоть кто-то на этой планете будет по-настоящему счастлив. И не будет знать болезней и смерти».

Слава, конечно, в общих чертах знал какие-то ключевые моменты Писания, даже крестик на груди носил, но был из тех, у кого вера имела прикладное значение. Этакий Бог на всякий случай, этакий Спаситель как лучший человек… Слово «эсхатология»[1] таких людей пугает, как меня пугает квантовая физика, о которой я имею весьма смутное представление, но которая, как это ни странно, своими изысканиями проговаривается, что мир не мог возникнуть случайно. Впрочем, не имеет смысла спорить о научных парадигмах: сегодня у них Вселенная расширяется, завтра начнет сужаться, а послезавтра им всё-таки придется задуматься, что даже слитые пространство и время не определяют мир измерений. И придется думать над тем, что без цифр понимал Андрей Рублев, когда писал свою гениальную «Троицу»; придется задуматься над выстраданным христианами Символом веры, в котором еще до всякой физики и время, и пространство были облечены в Вечность, которая может быть только у Бога. И подумать, как же Бог Отец и Бог Сын (рожденный прежде всех век!) и Дух Святый есть одно целое. И преподобный Сергий Радонежский, которому и грамота не давалась сначала, видел решение этой задачи так же ясно, как мы каждый день видим (пока еще) восходящее солнце. И даже слепые знают, что оно есть и восходит…

Но вернусь к тому, что я не люблю историй с печальным концом. И наверное, надо рассказать о том, как с помощью Василия Абдурахмановича и Николая Петровича мы уладили все вопросы с загсом и начали оформлять документы на удочерение. Настя при этом, похоже, передумала болеть. Она летела! Она наслаждалась каждым днем возвращенного детства. Эх, если б вы знали, какое это счастье в современном мире, если ребенок интересуется не гаджетами и компьютерными играми и просит почитать на ночь книжку или сам тебе читает вслух! Этого не купишь ни за какие деньги! Этого не бывает по приказу! по щелчку пальца!

А ведь рядом была Аглая, которая включилась уже не в игру, а в жизнь, и, надо признаться, у нее это получалось лучше, чем у меня, на том простом основании, что она была женщина. Женщиной она стала и для меня. Не ждите, я эту повесть рассказываю не для того, чтобы сейчас долить сюда эротики, для этого есть средней руки литературные онанисты, которым больше нечем привлечь читателя, кроме как более-менее талантливо распалять его похоть. Я же ограничусь тем, что скажу: Аглая, неожиданно для себя став матерью, умела и оставаться женщиной, той женщиной, о которой я рассказывал вначале, – за которой хотелось идти. Быт, хобби, друзья и время таких женщин не съедают. Аглая знала себе цену, но и знала, что за эту цену надо выдерживать конкуренцию. Однажды мы посмотрели с ней фильм Эмира Кустурицы «По Млечному Пути» с несравненной Моникой Белуччи, которой на момент съемок в фильме было пятьдесят два года, но предстала она в фильме такой, что двадцати-тридцатилетним красавицам рядом с ней нечего было делать. Я хотел было сказать об этом завороженной и плачущей над последними кадрами фильма Аглае, но хорошо, что быстро сообразил: рядом со мной собственный вариант Моники Белуччи. Только один раз она поставила меня в тупик неожиданным вопросом – считать ли наш брак формальным или если принимать все события как Божий Промысл, то следует ли считать его благословленным на Небесах. Впрочем, ответить я ей не успел, потому что она избавила меня от рассуждения на эту тему простым, чисто женским ответом на всё.