– Лавлэс Фредерик.

Фредерик Лавлэс, одетый в голубое, делает надрез на ладони и окропляет кровью воду Эрудитов, от чего она становится насыщенно-розовой. Обучение дается мне достаточно легко, чтобы стать эрудитом, но я отлично понимаю, что я переменчив и эмоционален для этой фракции. Она задушит меня, а я хочу быть свободным, а не просто сменить одну тюрьму на другую.

Я не успеваю опомниться, как уже вызывают девушку, стоящую рядом:

– Эразмус Энн.

Энн – одна из тех людей, кто за все время обменялся со мной лишь парой фраз, – делает шаг вперед и направляется к кафедре Макса. Дрожащими руками она принимает нож, режет ладонь и подносит руку к чаше Альтруизма. Для нее это несложный выбор. Ей не от чего бежать. Всего-то присоединится к радушному и доброму сообществу альтруистов. Кроме того, в течение многих лет никто из альтруистов не менял своих убеждений. По статистике Церемоний выбора, альтруисты чрезвычайно преданы своей фракции.

– Итон Тобиас.

Я не волнуюсь, подходя к чашам, хотя и до сих пор не решил, какую фракцию выбрать. Макс передает мне нож, и я сжимаю пальцы вокруг его гладкой и холодной рукоятки с чистым лезвием. Каждому дается новый нож для нового выбора. По пути к чашам я миную Тори – ту самую женщину, которая проводила мой индивидуальный тест. «Тебе нужно сделать свой собственный выбор», – сказала она мне тогда. Ее волосы убраны назад, и я замечаю татуировку, тянущуюся от ключицы до горла. Ее глаза притягивают меня с особой силой, я смотрю на нее и встаю рядом с чашами в полной решимости.

Что мне выбрать? Не Эрудицию и не Правдолюбие. Не Альтруизм, из которого я пытаюсь сбежать. И даже не Товарищество. Нет, куда уж мне… Я слишком сломлен.

Если честно, я просто хочу всадить нож прямо в сердце моему отцу и причинить ему как можно больше боли, заставить его страдать от позора и разочарования.

И это можно сделать, выбрав только одну фракцию.

Я перевожу взгляд на отца, он кивает мне, и я делаю порез на ладони – настолько глубокий, что у меня на глаза наворачиваются слезы. Я моргаю, чтобы смахнуть их, и сжимаю кулак, чтобы там собралась кровь. Его глаза такие же, как мои – темно-синие, отчего при дневном освещении всегда кажутся черными, будто это жутковатые впадины в черепе. Кожа на моей спине пульсирует, а воротник рубашки царапает не зажившую от ударов ремня плоть.

Я разжимаю кулак над чашей с углями. Теперь они как будто горят у меня внутри, наполняя меня огнем и дымом.

Я свободен.

До меня не доносятся одобрительные крики лихачей. Все, что я слышу, – звон.

Моя новая фракция напоминает многорукое создание, которое тянется ко мне. Я подхожу к ним, не осмеливаясь обернуться, чтобы посмотреть в лицо отцу. Меня похлопывают по плечам, одобряя мой выбор, и я плетусь в конец толпы. Кровь стекает с моих пальцев.

Я встаю к другим неофитам. Около меня находится черноволосый мальчик из Эрудиции. Он мельком оценивает меня и тотчас сбрасывает со счетов. Я неважно выгляжу в своей серой одежде из Альтруизма, кроме того, я очень вырос и похудел еще в прошлом году.

Из раны на ладони хлещет кровь, капая на пол и стекая с запястья. Я перестарался с порезом. Когда последний из моих ровесников делает выбор, я зажимаю край рубашки и тяну, отрывая спереди полоску ткани. Ею я обматываю руку, чтобы остановить кровотечение. Старые тряпки мне уже не понадобятся.

Лихачи, сидящие перед нами, вскакивают со своих мест и бросаются к выходу, увлекая меня за собой. Прямо перед дверьми, не в силах остановиться, я оборачиваюсь и вижу отца. Он неподвижно восседает в первом ряду. Возле него столпилось несколько альтруистов.