– Василий, Вася, – наперебой верещали они (что дает право автору обозначить их тексты от одного лица), – расскажи нам еще про Чехию! Правда то, что ты рассказывают про съемки чешских фильмов? А ты снимался? А нам можно? Ты такой интересный…

И когда они ушли уже достаточно далеко Мирек признался Любе:

– Я ведь историю совсем не знаю. Ненавижу историю. Вся придумана и вылощена. И литературу не люблю. Вернее, я люблю читать. Но не то, что заставляют в школе.

– А я тоже читаю другое, – улыбнулась Люба. – Все у нас получится, тезка! Не переживай… Мне бы вот математику подтянуть…

– Так это – раз плюнуть! – заверил Любомир и сплоченные тяжкой участью школьники отправились писать историю.

***

– Может, про твоего чекиста Бормана и напишем? – предложила Люба, вальяжно развалившись в кресле-качалке.

Школьники закрылись в комнате Мирека, которая находилась на втором этаже огромного коттеджа, снимаемого начинающим олигархом.

Родина-старший внизу принимал Безумного.

– Нет. Про Блюмкина нужно писать большую книгу. Может даже не одну. Это был величайший актер всех времен и народов! А потом и режиссер. Ты же помнишь Шекспира: «Весь мир – театр, в нем женщины, мужчины – все актеры». Биография Блюмкина настолько насыщена разнообразными, зачастую противоположными характерными ролями, что трудно поверить, что все это – дела одного человека. А его деятельность по возвращении из Рейха до сих пор запрятана за семью печатями…

– Спроси у папы…

– Нет. Нельзя. Лучше ты про своего расскажи! Как это – стал невидимкой?

– Да я, правда, не знаю ничего толком… – смутилась Люба. – Мама часто ссорилась с ним тогда… А я… Решила что выросла… Ну и осталась как-то на даче с друзьями на ночь… Утром проснулись – головы у всех трещат… Бутылки, окурки… И кровь… И у меня кровь… Я потом, дня через два, из-за этого сильно упала… С большой высоты… Поломалась… Пока лежала полгода в больнице – узнала от мамы, что папа пропал… Как она объяснила – «стал невидимым»! Ха– ха… Шляется теперь ночами по хахалям… Ну, хоть меня не бросила и за то спасибо…

– Да все будет хорошо! – успокоил Мирек. – Может, и правда, испытания какие были? Я где-то читал про вертолет-невидимку. Это реально!

– Не нуди. – Отрезала Люба. – Если хочешь, я тебя поцелую. Только давай не будем про меня…

– Все, все! Хорошо! – улыбнулся Мирек. – давай про историю.

***

– Ты там из школы кабаре не устрой, малахольный! – сердито басил Родина-старший. – Тебя зачем в школу внедрили? Присматривать за пацаном и собирать информацию о Родине. А ты чем занимаешься?

– Чем? – на всякий случай решил уточнить Блаженный.

– Оргиями и развращением… – сгустил краски бас.

Оба улыбнулись и сделали по глотку хорошего пенного пива из больших хрустальных бокалов.

– Ну, допустим, мальчишка сам с усам. Справился с натурализацией в школе на «отлично». Я наблюдал. Да и к вопросу о Родине мы приблизились вплотную. Его дочь сейчас с Миреком здесь, на верху. Я думаю, он ее очень скоро обработает, и можно будет более детально разрабатывать план операции.

– Твоими бы устами… Хотя… У меня и свои есть, – и они сделали еще по глотку… – В каком смысле «обработает»?

– В «нашем», Владимир Владимирович, в нашем… А что, правда, Травм – наш человек? – Сменил тему Блаженный.

Родина-старший нахмурился:

– С чего ты это взял?

– Да поанализировал немного… Помните, вы про Цвигуна рассказывали?

– Что он для контакта с Маневичем сам «сел» в фашистский концлагерь?

– Ну, это тоже мощная история. Особенно поражает Маневич. Вот доля у человека… Уже вроде и закончилась его миссия, освобожден союзниками – ступай домой! Нет… Самостоятельно вернулся в Дойчланд, сам снова пошел в лагеря… Вот люди были… Я бы так не смог…