– Пора расходиться родным, – проговорила вошедшая сестра милосердия.
– Прощай, моё сокровище! Помни меня… Галеч-ка, дитя моё! – прошептала больная и, сдерживая себя, вся трясясь, боясь выдать горе, стала крестить и целовать свою девочку. Девочка залилась горькими слезами.
– Довольно, довольно! Не расстраивайте себя и вашу малютку. Девочка скоро к вам придёт. Твоей маме будет лучше, крошка… Она скоро поправится, – успокаивала сестра больную и девочку. Она взяла её за руку, кивнула молчаливой женщине, и все двинулись к дверям.
Вдруг девочка вырвалась из рук сестры и с воплем опять бросилась к матери: «Мамуся моя… Мамуся… Пойдём домой… Скучно без тебя!..»
Девочку увели. Больная бессильно опустилась на подушку и закрыла глаза; по щекам её, как крупные жемчужины, скатывались слёзы.
Больные шептались между собой, смотрели на эту сцену.
– Как они прощались-то, точно навеки расставались, – горестно сказала старушка девочке.
Женщина с обвязанной головой даже осудила больную: «И чего девчонку-то она так мутит!»
– Видно, что молода, глупа, – ответила её соседка.
А Прасковья Ивановна смотрела на свою соседку с глубоким сочувствием, вздыхала и плакала и порывалась с ней заговорить, но та не открыла глаз.
Честное слово
Была ночь. В палате № 10 горел в углу на столе ночник. Было темно, тихо. Больные все спали: кто храпел, кто стонал, кто разговаривал во сне. Не спалось почему-то Прасковье Ивановне. Думала о своих делах, о своей девочке и вспоминала сегодняшний день, приём, свою соседку и никак не могла заснуть.
Вдруг она услышала рядом вздохи, видит, соседка тоже не спит, вздыхает и крестится порывисто и скоро… Потом повернулась; из её больших чёрных глаз неудержимо текли слёзы… Она не всхлипывала, не рыдала… Но всё её лицо было залито слезами: это были слёзы тяжкого, тайного горя, с которым боролась одинокая душа. Больная, вероятно, почувствовала на себе устремлённый, пристальный взгляд, приподнялась и увидела, что соседка смотрит на неё участливо и хочет что-то сказать… Но та не успела ничего сказать… Маленькая, худенькая, чёрненькая фигурка соскользнула на пол, упала на колени перед постелью незнакомой женщины, стала ловить и целовать её руки и, тихо плача, говорила: «Умоляю вас, умоляю вас… У меня никого нет… Не оставьте её!»
– Милая, что это вы! Успокойтесь… барышня, то бишь, барыня… Да успокойтесь же, – твердила испуганно женщина, приподнявшись и стараясь поднять больную.
– Нет, голубушка, дайте мне честное слово… что вы не оставите её! У неё никого нет…
Маленькая женщина припадала с горячими поцелуями к рукам, к ногам незнакомой женщины и обливала их слезами.
– Господи! Успокойтесь, милая! Что вы это? Зачем руки мне целуете? Ведь я простая женщина… прачка… Встаньте скорее… Вам вредно так беспокоиться….
– Нет… ведь всё равно, простая ли, благородная ли женщина! Главное, человеческая душа… Ваша душа в глазах, в добром голосе… Вы мать…
– Ох, голубушка, что вы! Встаньте… Тише… Больных разбудите, – волновалась Прасковья Ивановна, стараясь поднять соседку.
Маленькая фигурка, такая жалкая, беспомощная, снова ловила её руки, целовала и старалась всё высказать.
– Во всю жизнь я не знала счастья. Я-то уж всё равно… Девочка моя обижена. Девочку жаль… Я умру… Она останется совсем одна… Свет большой, холодный… Никто её не приласкает, не научит. Все будут гнать, обижать, осуждать… осуждать… А она одна… Заступиться некому. Поймите – я умру и она одна-одинёшенька.
– Голубушка, вы так и не думайте и себя не мучьте! Зачем вам умирать… Вы ещё молодая. И дочку свою вырастите. И свет не без добрых людей. Знаете пословицу: «За сиротою и Бог с калитою».