– Государство поступило так, как считало нужным, – сказала она, усилием воли подавляя воспоминание о том, как в 1939 году приехал черный «воронок», увезший, как потом выяснилось, навсегда ее отца, профессора биологии Ленинградского университета. – Уверена, это было сделано в интересах народа. Когда началась война, я вся отдалась служению Родине. Я позволила себе любить в течение одной недели и выйти замуж. Мой муж вернулся на фронт выполнять свой долг и вскоре погиб. Я буду служить отчизне до тех пор, пока у меня есть силы. Моя смерть ничего не значит. Главное – наша страна должна победить врага.

– Великолепный ответ, – похвалил Крылов, и трое приспешников подобострастно закивали. – Не имеет ничего общего с правдой, уверен, но произнесен с прочувствованной, хотя и лживой искренностью. Вы мастерски лжете, и я по достоинству оценил то, каких это стоило усилий. Лгать очень непросто, как известно любому политработнику. Уверен, взгляды вашего отца на урожай зерновых имели логическое обоснование, он верил искренне, и каким бы заблуждением они ни были, он не заслужил ту судьбу, какая была ему уготована. Строгий выговор с занесением в личное дело, быть может, понижение в должности, но смертный приговор? Такая жестокость! Государство совершает много ошибок, и даже сам вождь первым это признаёт. Но он, как и я, надеется, что после войны, когда мы во всем разберемся, справедливость будет восстановлена. Ну а пока, хотя мне известно, что рана до сих пор вас беспокоит, ваш патриотизм не вызывает сомнений. У товарищей из разведки есть вопросы к товарищу снайперу?

Ну вот и пришла наконец очередь Курской дуги. В лучшем случае все закончится Сибирью.

Однако вопросов оказалось немного, все мягкие, и Петрова легко с ними справилась. Родилась в Петрограде в 1919 году, счастливая, здоровая дочь известного профессора, потом арест отца, затем война, потом Дмитрий, оба брата погибли в первый год войны, бедная мать недолго их пережила, погибла под обстрелом в блокадном Ленинграде, и, наконец, ее состояние теперь – осколочное ранение зажило, она идет на поправку.

Ничего про Курскую дугу и про задание, полученное в особом отделе.

Мила опять не позволила глазам выдать ее.

Наконец Крылов, похоже, был удовлетворен. Взглянув на часы, он показал, что пора двигаться дальше: у него впереди восемнадцатичасовой рабочий день, и предстоит сделать еще много дел.

– Товарищ снайпер, пожалуйста, ознакомьтесь вот с этой папкой.

Москва

Бюро газеты «Вашингтон пост»

Наши дни

– Вот как я вышла на этого типа, – сказала Рейли, сидя в кабинете, смежном с ее квартирой. Оба помещения принадлежали газете «Вашингтон пост». – Я набрала в поисковой системе «Гарри Гопкинс[4] Сталина», и сразу же всплыло имя: Василий Крылов. Я его проверила. Из ближайшего окружения Сталина он единственный обладал властью провернуть такую операцию. Крылов был у Сталина человеком для решения любых проблем, каким был у Рузвельта Гопкинс.

Много лет назад Свэггер погрузился в события, которые в феврале 1945 года привели его отца на Иводзиму[5]. Он слышал о Гарри Гопкинсе, одном из тех влиятельных людей, кто принял решение, – хотелось верить, искренне желая сделать как лучше, – отправить молодых ребят умирать в песках и теплых водах Тихого океана.

– Разумное предположение, – согласился Свэггер. – Нам нужен человек, обладавший властью, способный задействовать различные ведомства и сводить вместе людей, которые сами по себе ни за что не нашли бы друг друга в трясине войны. Этот твой Крылов обладал властью. Он принимал решения. Добивался того, чего хотел. И все-таки его присутствие никак не вяжется с общей картиной.