Известная уловка. Даже для меня не блещет оригинальностью, а для профессионалов – тем более.

Замечаю, как по дьявольскому лицу одного из подсудимых – Швецова, находящемуся за решеткой, проскальзывает еле уловимая ухмылочка: он доволен.

А Ермаков? Его лицо ничто не выражает, поэтому не могу догадаться, что сейчас думает председательствующий, чему больше верит – тому, что писал Преображенский после задержания, или тому, что говорит сейчас, в зале суда? Скорее всего, он еще не определился. Ведь впереди предстоит еще исследовать немало документов. И окончательно все узнают мнение суда о том, кому все же на самом деле принадлежал дипломат со всей бандитской экипировкой, только после оглашения приговора.

И я не намерен забегать вперед. Во всяком случае, вижу, что Ермакова интересует истина и к ней он стремится. Он настойчиво ведет допрос Преображенского. Свидетель тоже не дурак: чувствует, что ему крайне нужна передышка, а иначе может запутаться в собственных же противоречиях.

Что предпринимает Преображенский? Опять-таки самое традиционное: он на моих глазах скисает и голос, который еще несколько минут назад звучавший твердо и уверенно, обмякает. Свидетель разыгрывает комедию, разбавленную драматическими тонами.

Преображенский:

– Граждане судьи, – с большим трудом и еле слышно произносит он, – я не могу дальше давать показания…

Ермаков спрашивает, хотя, наверняка, заранее знает ответ:

– Что с вами?

Преображенский жалостливо канючит:

– Я три предыдущих ночи не спал… У меня температура… давление. Я – болен.

Ермаков:

– К врачу обращались?

Преображенский отвечает отрицательно.

Ермаков:

– Почему по ночам не спите?

Преображенский:

– Вы же знаете… условия в СИЗО.

Да, не правительственный, конечно, санаторий этот следственный изолятор. Однако ж, чего ждал Преображенский, вновь занявшись тем, за что там он уже побывал в не столь уж давние времена? Комфортных условий? За что? За какие такие заслуги. После первой отсидки у него был шанс больше туда не возвращаться. И выбор сделал он. Значит, его там все устраивает. Значит, ему там лучше. Значит, он считает: в тесноте, но не в обиде.

Все это я могу сказать. А Ермаков? Не имеет права. И хотя, возможно, догадывается, что свидетель финтит, симулирует. Но не доказано. Как доказать? Необходимо медицинское обследование. В областном же суде даже давление измерить некому. Увы, но это факт.

Ермаков:

– Допрос свидетеля прервем. Пусть лечится… В понедельник – продолжим.

Пока приводят в чувство Преображенского, имею возможность привести еще один фрагмент моей беседы с Ермаковым, состоявшейся (напомню еще раз) до начала судебного процесса.

– Игорь Андреевич, вам приходится рассматривать просто-таки жуткие дела, документы которых не умещаются в десяток томов…

– Десять – это мало. Бывают дела по пятьдесят, шестьдесят томов, а иногда – за сотню.

– Как себя чувствуете?..

– В каком смысле? В психологическом?

– Не только, – говорю я. – Потому что и чисто физически совсем непросто. Ведь чтобы мельком «пробежать» все эти тысячи документов требуется много времени…

Ермаков спешит с уточнением:

– Но я не могу «мельком», как вы говорите. Я должен, даже обязан тщательно изучить, сопоставить, проанализировать, глубоко вникнуть в существо дела. А иначе никак!

– И сколько же времени вам отводится на это изучение документов?

– Практически, нисколько.

– Как так?

– Рассматривая одно депо, я сразу начинаю готовиться к следующему процессу. Для этого использую неизбежные паузы. Например, адвокат заболел, свидетель не явился, подсудимый заявил неожиданное ходатайство, на удовлетворение которого нужно время. И еще – свое личное время использую. Приходится. Другого выхода не вижу,