– Да, что-то разыгралась, – ответил Реваз. – Но сейчас я дома.

– Что-то случилось? – спросила Лариса.

– Почему ты так решила? – вопросом на вопрос ответил Реваз.

– Трое суток тебя не было, – проговорила Лариса. – Понимаю, человек ты военный, но всё же мог бы зайти домой и сказать, как всё прошло с отправкой Леонида Самойловича. В крайнем случае, посыльного бы отправил, чтобы не волновалась.

– Не мог. Сама же сказала, что человек я военный… Дело было неотложное… секретное, – ответил Реваз, укладываясь в постель рядом с женой. – Кроме того, должна понимать, никто не должен знать, где я был и чем занимался. Какой тут может быть посыльный?! Скрытно всё делалось… в ночи. Так-то!

– Прости, Реваз, что-то я не подумала. И верно, какой тут посыльный. Главное вернулся… дома. Надо понимать, всё прошло хорошо?

– Хорошо. Можно сказать, даже изумительно.

– Вот и прекрасно. Подарок мой не забыл передать Леониду Самойловичу?

– Оберег твой передал, – ответил Реваз. – А тебе от Леонида на день твоего рождения крестик… Свой нательный снял с себя и передал.

– Крестик? – удивилась Лариса. – Как же он без него? Леонид очень дорожил им, говорил, подарок матери, хранит от пуль. Ах, как же давно это было, – вздохнула. – Кажется, что не я жила в Омске, а та наивная девочка Лариса. Кажется, не ко мне, а к ней приходил Леонид Самойлович. Раечка… милая Раечка… несчастная женщина! Такое чувство, что всё прошлое это сон, тяжёлый сон с маленькими розовыми пятнышками счастья.

– Что это ты вдруг о Раисе Николаевне вспомнила? Ностальгия о счастливом детстве? Забудь, Лариса, надо приспосабливаться к нынешней реальности, а она жестокая, выживет тот, кто сильный… А мы должны выжить и не просто выжить абы как, а жить с этими оголтелыми большевичками и бороться за наше правое дело. Такова нынешняя реальность. Надо забыть нашу прошлую жизнь, как говорится, крепко становиться на ноги в новой реальности, и не стоять на месте, а двигаться в верхи власти, убирая с пути всех, кто будет препятствовать нашему продвижению… как говорится, стоять под ногами.

– Под ногами, – думая о чём-то своём, проговорила Лариса. – Как же он под ногами-то?

– Кто под ногами? Ты о чём, Лариса?

– Крестик говорю, как же Леонид Самойлович будет без него? Боюсь, как бы чего плохого не случилось!

– Что плохого может случиться? Не замечал за Леонидом суеверий.

– А у меня что-то в груди защемило, как будто беда какая случилась.

– Ничего плохого случиться не может. Вот если бы он потерял крестик, тогда, конечно, да! А если подарил, то это в благость ему и тому, кто примет этот дар. Крестик это к добру, к счастью! Выбрось из головы мрачные мысли, всё будет хорошо… даже если крестик и переподарен. От матери, говоришь… хм… – удивился Реваз, – дорогой подарок… ценный… честно говоря, не знал… хотя много раз видел этот символ христианской веры на его груди… и вот только сейчас это впервые услышал от тебя.

– Удивительно, а я думала, ты знаешь.

– Вот, как видишь, не знал. Помню, говорила, что заезжал с фронта в Омск, проведал тебя и Раису Николаевну, но чтобы ты говорила о крестике, не припоминаю. И как же ты могла его видеть на груди его? Он что… раздевался при тебе?

– Не говори глупости, Реваз. С дороги он, умывался под рукомойником, вот крестик и выбился из-под воротничка мундира. Я тогда ещё сказала, что красивый он… крестик-то… массивный… видать старинный. Он и ответил, что крестик подарок от матери его, а ей он достался от её матери, а той от отца её… прадеда Леонида Самойловича. А не говорила, потому что запамятовала, разве ж упомнишь всё, о чём говорили в тот день. А вот сейчас ты сказал, я и вспомнила… Нынче день как год. Разбои, крестьянские смуты, по ночам выстрелы, а по утрам на улицах ограбленные, изнасилованные и убитые. Даже тот день, когда Леонид Самойлович принёс в мой дом тяжёлую весть о гибели отца, слегка сгладился временем, а сейчас вдруг всё так резко всплыло из памяти, как будто это было вчера, но уже не со мной, а с той далёкой девушкой Ларисой.