В кабинете Калязина мы наконец сели за стол. Хозяин застелил его газетой, название до сих пор помню – «Вільний шлях». Достал из сейфа и порезал на газетном листе толстыми кусками сало, хлеб, разложил холодную картошку «в мундире», положил вкрутую сваренные яйца. Потом вынул из ящика стола – старинного, кажется, дореволюционной работы – флягу, машинально взболтал, разлил самогон по стаканам.

– Продукт проверенный, – сказал. – Умеют в здешних селах водку делать, ничего не скажу. У нас в селе дальше бражки дело не идет. Не доходят руки у мужиков – просто так хлебают.

Полковник Калязин, как я знал, родился в селе Рязанской губернии. Не без гордости как-то сказал, что единственный из села выбился в люди, стал красным командиром. Когда на побывку приезжал, село несколько дней гуляло. Даже если б он не предупредил, меня ничего бы не остановило от того, чтобы выпить: на фронте имел дело с чистым спиртом, хоть медицинским, хоть авиационным, а о том, сколько всего доводилось вливать в себя кроме спирта, лучше помолчу. Правда, мне как шоферу особенно угощаться нельзя, да свои наркомовские стограмм я исправно получал и, если не было возможности выпить, сливал в флягу. Частенько для этого приходилось использовать не одну фляжку, поэтому у меня в машине всегда было вдосталь спиртного. Бывало, даже старшие офицеры через Калязина просили одолжить у меня. Хотя спирт или водку не одалживают, комсклад все же отдавал – то коньяком, то «казенкой», а то и трофейным немецким шнапсом. Потом Калязин даже называл мою машину передвижным трактиром.

Я стиснул стакан в ладони, поднял и качнул им в сторону полковника:

– Будем, командир, – так неофициально я называл его без посторонних.

– Будем крепки, лейтенант, – согласился начальник.

Чокнулись, и он выпил одним махом, даже не скривился – вот ведь привычка. Мне же сразу словно огнем обожгло горло и внутренности – таким крепким оказался самогон, хотя и шел он мягко. Не выдержал, скорчил рожу, хекнул и быстренько зажевал куском сала. Градусов пятьдесят, если не больше.

– Ну, и какая тут обстановочка? – спросил, прожевав.

В общих чертах Калязин ввел меня в курс дела еще днем. И намекнул, хоть я и без него понимал: подробнее поговорим позже. Теперь, наверное, и настало время для разговора. Да и сам Калязин не тянул – сразу перешел к делу.

– Обстановка, Михаил, максимально приближена к боевой.

– Ну, это я слышал…

– От кого?

– Так, краем уха… По радио, и газеты писали…

– Радио, газеты… Это все хорошо… Правильно это все, газеты и радио…

Калязин налил еще по одной, но пить не спешил, смотрел на меня как-то странно. Я не очень понимал его взгляд: так смотрят родители или старшие братья на неразумных мальцов, которые пошли – вот так запросто – погладить здоровенного дворового пса. Поэтому молчал, ожидая продолжения разговора. Полковник не тянул.

– Отсюда, лейтенант, нужно сводки передавать. Ежедневно. Как товарищ Левитан читал, – тут он выпрямил спину, расправил плечи и попытался изобразить знакомый всем голос главного диктора страны: – «От советского Информбюро! Сегодня, двадцать второго сентября…» Ну и такое прочее. – Калязин снова заговорил своим нормальным голосом: – Ничего тебе, Мишка, по радио не скажут. И в газетах не напишут. – Он придвинулся ближе, положив локти на стол. – Я после войны в комендатуре работал, недалеко отсюда, подо Львовом. Потом сюда перебросили, сначала тоже в комендатуру, а затем – начальником милиции. Честно говоря, на начальника сам вызвался – предшественника убили. Знаешь, как убили? – Он наклонился еще ближе, похлопал ладонью по газетному листу. – Газета о таком не напишет. Среди белого дня подкатила сюда, к милицейской управе, «эмка», вышли трое, даже не прятались. С автоматами, один в гражданском, на двоих – галифе и кители, то ли немецкие, то ли польские. Хрен разобрали те, кто видел. Вот так, прямо на глазах у людей положили на месте двух милиционеров, потом ворвались в этот кабинет, – Калязин обвел его рукой, – и расстреляли начальника милиции из трех стволов. Снова сели в машину, развернулись, поехали. Выехали за Олыку, там возле леса ее бросили. Гранатой подорвали на прощание. И это, лейтенант, только один эпизод. Могу еще рассказать, только, боюсь, ты в ближайшее время сам больше увидишь.