За исключением пишущей машинки, комната Стива была похожа на те мальчишеские комнаты, в которых я играла ребенком. Особенно это касалось цветов: тусклый бежевый, коричневый, армейский зеленый; суровый, резкий оранжевый и красный. Мне они не нравились, но сама комната производила приятное впечатление, поскольку она была яркой, с неким не поддающимся описанию чувством света и порядка. Я могла ощущать этот воздух в комнате Стива и рядом с ним, и мне он очень нравился.

Примерно через год с небольшим он показал мне содержимое своей кладовки, после того как, по всей видимости, потратил целый день на ее уборку. Она являла собой пример организационной красоты. В небольшой, но вместительной кладовке все было расставлено так, чтобы обеспечить наиболее оптимальное использование пространства: одежда Стива аккуратно развешена, его рюкзак, палатка и другое туристическое снаряжение накинуты на крючки в задней части кладовки. Его туфли расставлены на нижней полке стеллажа, магнитофонные ленты идеально разложены по коробкам, его книги и остальные принадлежности упорядоченно стояли на верхней полке. Гордо подняв руку, как будто на пьедестале, Стив произнес: «Посмотри на это». Я никогда не видела, чтобы он гордился уборкой. Мне это было не особо важно, однако он весь светился. Не преувеличивая, можно сказать, что его привычка разбирать вещи в чулане и укладывать их в специально отведенные места послужила развитию его чувства эстетики – может быть, даже его успеху в качестве шоумена.

Улыбаясь, Стив сказал мне, что он выбросит все, что (а) не использует и (б) что стоит меньше двадцати пяти долларов. Двадцать пять долларов были его предельной границей: вероятно, вещь не могла занимать место в его кладовке, если он мог заменить ее за эту сумму или меньше. Он потратил немало усилий для разработки подобной формулы, – приняв во внимание фактор цены, формы и удобства эксплуатации (одновременно настоящей и будущей). Это было похоже на детскую игру, демонстрирующую умственные способности, которые он позже применил для разработки компьютера.

Стив сидел на полу, подогнув ноги и прислонившись к кровати, когда я пришла к нему в первый раз. На нем были шикарные наушники, подключенные к трехфутовому катушечному магнитофону. Мы оба очень волновались, и он грубовато комментировал свою коллекцию бутлегов[3] выступлений Боба Дилана на том или ином концерте. Важность всего этого мне была абсолютно непонятна. Я не имела ни малейшего представления ни о каких бутлегах, думая, что бутлегерство каким-то образом связано с распространением алкоголя во времена «сухого закона», хотя и уловила общий смысл, что бутлег – своего рода контрабанда. Это стало началом моего хрупкого женского познания его уязвимого мальчишеского мира.

Я не помню, о чем мы беседовали тем весенним днем. Я лишь помню, что потребовались некоторые усилия, чтобы преодолеть странность новой дружбы и выяснить, кто кем из нас являлся, кем мы были вместе и кем мы могли друг для друга стать. В воздухе витало определенное волнение. Я думаю, что с той поры, как он пригласил меня к себе и я приняла это приглашение, мы оба понимали, что ворота открываются нараспашку и наступают времена любви.

К середине мая подготовка фильма Марка вошла в финальную стадию, и практически все, кто принимал участие в еженедельной работе над ним, пришли отметить данное событие. Мы устроили формальный званый вечер ночью в центральном кампусе – самом сердце нашей общественной жизни. Собравшись насладиться запахом свободы ночного воздуха в последний раз, мы, группа ярких счастливых людей, одетых в платья и смокинги (Стиву удалось где-то раздобыть цилиндр), поднимали бокалы, ели и смеялись, сидя вокруг длинного, освещенного свечами стола, подобно героям картин Феллини. Свет свечей и наличие квартета создавали у нас впечатление, словно мы находимся в каком-то элегантном немом кино.