Первая встреча моей матери со Стивом была обескураживающей. Она сидела с нами на полу и вела себя как подросток, флиртуя и соревнуясь с ним по поводу того, чья литературная проницательность более развита: его или ее. Дальше ситуация становилась лишь хуже. Стив ушел в себя и говорил довольно мало. Он пробыл у нас очень недолго и покинул дом в гневе. Я же была ошеломлена и задавалась вопросом, не расстанется ли он теперь со мной.

Я не виню свою мать. Насколько я помню, мое сердце было тронуто тем, каким образом ее хрупкая незрелость и шаткое чувство личной идентичности сочетались с ее огромной любовью к жизни. До появления средств по контролю над рождаемостью многие женщины обзаводились детьми еще того, как были к этому готовы. Наконец, я ценила ту важность, которую она всегда придавала правде и ее изысканному, утонченному любопытству. Я полагала, что она была как олимпийский бегун, который передал нам сверкающий факел со всеми своими знаниями, прежде чем упасть от изнеможения от собственной жестокости. Однако в те времена, когда дом полностью находился в ее власти, она была хрупким человеком с жестокостью и ненавистью к себе, которую она проецировала наружу, на нас. Нам ничего не оставалось – только бежать.

Когда мне было около двадцати пяти лет, моей матери диагностировали целый набор психических заболеваний, который включал параноидную шизофрению, клиническую депрессию, биполярное расстройство с элементами психоза. Я не думаю, что кто-то понимал масштаб бедствия, и я задавалась вопросом, так ли важно, как они это назовут, за исключением того, что, называя вещи своими именами, легче относиться к человеку с состраданием. Мне понадобились годы, чтобы понять, как именно все эти термины могли трансформироваться в то поведение, которое мы вытерпели.

По мере того как весь масштаб трагедии болезни моей матери становился все яснее, у меня возникло опасение, что я могу повторить ее судьбу. Это обстоятельство способствовало появлению у меня интереса к вопросам здоровья и альтернативных путей лечения. Мне было двадцать два, когда я составила план по лечению собственной психической болезни, если у меня проявятся ее симптомы. Номер один: я буду ответственно следить за своим здоровьем. Это стало моим главным приоритетом. Номер два: я откажусь от мяса. Номера три, четыре и пять: я буду заниматься медитацией, йогой и трудиться, чтобы оставаться верной своим идеалам. Я также думала – номер шесть, – что развитие собственной креативности играет чрезвычайно важную роль в поддержании здоровья. Я видела, что моя мать лишь читает и критикует, но не создает ничего собственного за исключением еды, да и то по рецептам, которые она черпает из различных книг. Я осознала, что люди, которые не развивают сами себя через свою креативность, в итоге направляют энергию в неблагоприятное русло.

Это были мои постулаты – самопровозглашенные порядки, – и они походили на жизненный план в моей юности. Он обеспечил меня необычной, непокорной безопасностью, основанной на ошеломляющей вере в собственные внутренние ресурсы. Обзаведясь ими, я подготовила себя к дальнейшей жизни, что бы в будущем ни произошло.

Прежде чем я покинула дом своей матери и переехала жить к отцу, я помню, что у меня из головы никак не выходила одна мысль: Что, если бы люди были просто добры по отношению друг к другу? Что, если бы они обращали внимание только на то, что нужно, с глубоко сердечным здравым смыслом и приверженностью к доброте в целях общего блага? Это было чувство, исходящее из маленького источника света, расположенного в самом центре моего сердца, и я не могла описать его словами. И поэтому я разрабатывала «проект любовь-в-обществе» в течение многих лет, не осознавая, что такой важный вопрос развивался и жил внутри меня. Я не знала, как принять скупую на чувства мать, поэтому я избегала ее. Но я получила второй шанс позже, когда столкнулась со схожим уровнем бессердечия в Стиве и была вынуждена пробиваться сквозь него ради благополучия нашей дочери.