Остановившись ненадолго, поезд собрался с силами, шумно вздохнул и отправился покорять привычный маршрут. Мы же с Ирой с минуту потоптались на платформе в жёлтом кольце тусклого света и тоже двинулись в путь. Наша тропинка от платформы до дороги к интернату пала под натиском ночной метели.

– Хоть бы дорожку до станции расчистили, черти, – бубнила повариха, пробиваясь через толщу мокрого снега.

– Для кого её чистить-то? Дачники зимой дома пятки греют. Кому нужно и на машине доедет.

Парадокс железных дорог: от города до Коммунистической на поезде – час ходу, а на машине – каких-то двадцать минут.

– Ну, Петрович мог бы полчаса лопатой помахать. Делов-то! Всё равно сутками в своей каморке сидит, ни хрена не делает.

Я промолчала.

С горем пополам мы преодолели стометровку, затерянную в снегах меж сосновых великанов. Лес как следует пережевал нас и выплюнул в рыхлый кювет выглаженной трассы. Громыхающий отвалом грейдер всхлипнул пару раз и скрылся за поворотом.

– Ну, хоть дорогу почистили. – Я искренне радовалась тому, что не придётся утопать по колено в снегу, добираясь целый километр до интерната.

– Ага, ещё бы немного, и нам бы вообще не пришлось никуда идти. Ты посмотри на эту сволочь! Он ведь даже не видит, куда снег сгребает. А если бы нас завалило?

Боже, дай мне сил не прибить её! Ну как можно быть такой ворчливой? Два года наш странный дуэт разбавляла хохотушка Татьяна. Позитивная девчушка работала в интернате детским психологом. Вот кто мог найти ключик к любому человеку. Даже к Ире. Строптивая повариха, несмотря на разницу в возрасте, вела себя при Танюше тише воды ниже травы. К сожалению, однажды Тане взбрело в голову протереть пыль на книжном шкафу. Быстро закончив процедуру, она легкомысленно спрыгнула с табуретки. О том, что щиколотку, оказывается, можно сломать, она узнала в травматологии. Как и о том, что восстановление займёт не меньше полугода и что, возможно, она останется хромоножкой на всю жизнь.

Другой бы человек на её месте впал в депрессию, подсел с горя на еду или выпивку. Но наша Танюшка была непробиваемой. Больничный она посвятила увлечению юности – бабушкиной швейной машинке. Руки, растущие откуда надо, вкупе с журнальными выкройками и яркой фантазией сделали своё дело. Из-под металлического пера мастерицы выходили платья, юбки, кофточки, брюки, шорты.

Уже через месяц у талантливой швеи появились первые заказы – от маминых подруг. Те пищали от восторга, выходя из квартиры Тани как с обложки модных журналов, и тут же передавали весть о ней своим знакомым. Через полгода, набрав клиентскую базу, девушка помахала нам ручкой и арендовала помещение под ателье. Ещё через год все, кто худо-бедно справлялся с иглой и нитками в городе, работали на бывшего детского психолога. Ирина же как была сварливой бабищей с огромными руками, так ею и осталась.

Мы засеменили под одноглазыми взглядами высоких фонарей. Спешить было некуда: Михаил Петрович открывал ворота ровно в восемь часов. Ни минутой раньше. Однако утренний мороз щипал лицо, кусал за нос и гнал в сторону интерната, как пастух гонит заплутавших овечек в стадо.

На столбах трепетали отрывными язычками объявления об услугах эвакуатора. Для чего их клеили? Кто должен был их прочитать? Две замёрзшие тётки, спешащие на работу, чтобы не поработать, а согреться?

Отрезок пути от станции до высокого решётчатого забора, напоминающего кладбищенскую ограду, мы всегда преодолевали молча. Может, потому, что обе чувствовали себя беспомощно? Нас было видно как на ладони, а мы не видели ничего, кроме тёмных стен из деревьев по обе стороны дороги.