Грозно и сурово глядели вдаль башни Венева, Севска, Белгорода, Дедилова, Данкова, Пронска, Скопина, Шацка, Ряжска, Епифани, Лебедяни, Крома и ещё многих крепостей. В 1551 году брат Воротынского Александр да Михайло Головин воздвигли на рязанской «украйне» (окраине) деревянный укреплённый городок Михайлов. Имя своё получил град в честь Архистратига Михаила, предводителя всех сил бесплотных, небесного тёзки воеводы Головина. Впрочем, многие историки полагают, что новопостроенный град лишь воспринял имя старого Михайлова, некогда разрушенного татарами – подобно тому, как нынешняя Рязань носит имя древней Рязани, испепелённой нашествием (недаром долгое время именовалась она Переяславлем-Рязанским – городом, перенявшим славу былой столицы русского княжества). Первыми жителями нового Михайлова стали стрельцы, пушкари, затинщики, плотники да казаки рязанские. В Михайлове и близ него выросли три казачьи слободы: Черкасская (в ней селились выходцы из Малороссии), Прудская и местечко Уголок на противоположном берегу Прони. В двух последних разместились рязанские городовые казаки, славные своими ратными доблестями. Не только велико- и малороссы, но и крещёные татары, и мещера, и мордва шли на службу государеву. Это разноплеменное воинство верой и правдой служило Руси, беря пример с казаков прежнего времени, оборонявших от ворогов пределы тогда ещё независимого Рязанского княжества.

Крымский хан Ахмет-Гирей со своею ордою шёл на Переяславль-Рязанский. Да не суждено было хану пожечь-пограбить славный город. Встретили его рязанцы на берегу одной из многочисленных речек, притоков Прони. Долго длилась сеча, порубили русские воины захватчиков великое множество. Окровавленные, иссечённые, утыканные стрелами, как ёж иглами, тела крымцев уносило течением. Пожрала река непрошеных гостей, и с тех пор прозвали её Жракой. И немало ещё таких «Жрак» было на русских рубежах…

Укреплялась граница Московии, росла и ширилась Засечная черта. Глубокие рвы, заполненные водой, бревенчатые стены и частоколы служили надёжной защитой от вторжений. Рубили крепкие дубы и толстоствольные сосны – из посечённых дерев сооружали завалы на лесных тропах, чтоб даже мышь не проскочила. Отсюда-то и пошло слово «засека». Высылали в степь дозоры – зорко следить, не близится ли неприятель, не примешивается ли к пряному запаху полевых трав дым кочевничьих костров, к стрекотанью кузнечиков, скрипу коростелей, пенью жаворонков другие зловещие звуки: скрип кибиток, цокот подков, щёлканье бичей, хищные посвисты и крики всадников.

Не раз доставляли воеводе связанного по рукам и ногам языка. Суровый военачальник мрачно оглядывал пленника, властным жестом велел извлечь кляп изо рта, через толмача задавал татарину вопросы: где раскинули стан басурмане, много ль их, когда и куда замышляют направить коней? Молчал язык, только бешено вращал горящими очами, злобно кусал губы, плевался, поминал шайтана, грозил «урусам» всяческими карами.

– На дыбу захотел? – грозно возвышал голос воевода. – Ничего, мы тебе язычок твой мерзкий живо развяжем, всю правду-матушку говорить заставим. И не таких ломали…

Всё чаще рязанцы уходили в самое сердце степей, промышлять, как писал наш великий историк Василий Ключевский, пчелой, рыбой, зверем и татарином. Добавим – и татаркою.

Бывало, привозили в русские пределы и чернооких красавиц-полонянок. Женщины были в ту эпоху желанной добычей воина наряду со златом-серебром, шелками да паволоками.

– Ишь ты, притащил с собой басурманку поганую, в шароварах… Будто на Руси красных девиц мало, – ворчали бабы, огрызались на молодца. Проходило время – и рождались на свет русские младенцы с татарскими скулами и раскосыми глазками. Достигнув совершеннолетия, становились в ряды защитников отцовой земли, храбро сражались против своих родичей по матери. Разноплеменная кровь текла в жилах воинов, да почва русская, что превыше всякой крови, объединяла их.