Но впереди по-прежнему был странный лес и надвигающаяся на него темнота.

   Через две версты лошадь, телегу и крепко вцепившегося в вожжи деда полностью поглотила темнота.

  "Что делать? – стал размышлять старик, – Заночевать здесь или ехать дальше… А как ехать, ничего же не видно! Ещё заплутаешь да сгинешь здесь не за спасибо, а дикие звери растащат по всему лесу обглоданные косточки".

   Но его размышления прервал страшный пронзительный крик, донёсшийся до ушей деда. Крик был такой громкий и жуткий, что лошадь, испугавшись, понеслась, задрав трубой свой облезший хвост. Да так быстро, что старик от неожиданности чуть не свалился. Через некоторое время крик вновь повторился, разносясь по всему лесу. Он исходил отовсюду, охватывая всё кругом, словно сам старик его и издавал. Вытаращенные глаза, помутневшие от прожитых лет, смотрели по сторонам, но кругом была темнота. Зубы от страха стучали так громко, словно волк щёлкал своей пастью перед нападением на добычу, а седые волосы встали дыбом и торчали в разные стороны. Увидев в таком состоянии себя в зеркало, можно от шока лишиться чувств. Но кругом не было никого, так что наблюдать такую картину было некому.

   Старая лошадь, не разбирая дороги – откуда взялась, только прыть, – неслась, будто подстёгнутая кнутом. Старик, подскакивая на канавах, бухнулся в телегу и вцепился в неё мёртвой хваткой, стараясь не вылететь. Уткнувшееся в сено лицо было белее простыни. Сердце стучало так сильно, что готово было выскочить из его груди. От ужасного крика кровь словно остановилась и застыла, а из штанов повеяло естественным человеческим ароматом. Не поднимая головы и не опуская рук, старик стал креститься, бурчал молитву, прося помощи у всех богов, которых смог вспомнить. Но все нужные слова вылетели из головы, так что старик бурчал то, что приходило ему в голову, повторяясь через каждую секунду.

   В третий раз разнёсся по всему лесу жуткий, разрывающий душу крик, словно кого-то убивали или пытали, и вдруг наступила гробовая тишина. Лошадь резко остановилась. Но старик продолжал тихо лежать, распространяя вокруг себя вонь. Не открывая глаз, он, дыша через раз, словно боялся захлебнуться воздухом. Прошла минута, потом ещё пять, а лошадь тихо стояла, не двигаясь с места, словно приросла копытами к земле.

   Прислушавшись и ничего не услышав, старик медленно поднял голову и открыл один глаз, а потом и другой. Кругом по-прежнему было темно, хоть выколи глаза. Полежав пять минут, он поднялся на ноги и разглядел впереди, по дороге, свет. Лёжа в телеге и не поднимая головы, его не было видно из-за спины лошади. Приглядевшись, он увидел в нескольких саженях, впереди, небольшой домик у дороги, а в крохотном оконце тусклый свет, но в темноте безлунной ночи он был словно маяк, указывающий морякам дорогу к суше.

   "Куда это меня занесло? – слезая с телеги, удивился старик, – Но если в домике горит свет, значит, там кто-то живой. А это значит, меня пустят переночевать, не выгонят же они путника в ночь…"

   Беря лошадь под уздцы, он подвёл её к небольшому, рядом с домиком, сараю, который словно врос от старости в землю и подкосился. Привязав за торчавшую скобу и бросив ей из телеги охапку сена, он пошёл к дому. Постучав в дверь, старик стал ждать, когда ему ответят. Но на тихий стук ему никто не ответил, и тогда дед стукнул посильней, да так, что чуть не вышиб дышавшую на ладан дверь.

– Да слышу я, слышу, – раздался из-за перекосившейся двери чей-то голос. Мужской он был или женский, старик разобрать не мог, да того он был глухим и не чётким, словно доносился из могилы. Старика от этого голоса даже кинуло в дрожь, хоть и был он не робкого десятка, – шляются здесь по ночам и беспокоят мою старость.