– Кровь Христову, пролитую за вас, – начал было брат Люсьен, поднося к губам половинку бутылки, но Мануэль остановил его и вынул «чашу» из рук доминиканца.

Солдат шагнул к Мануэлю, но брат Люсьен отогнал его взмахом руки, преклонил перед Мануэлем колени и перекрестился, только не как положено, а наоборот, по-гречески, слева направо.

– Ты есть кровь Христова, – сказал Мануэль, поднося к губам брата Люсьена половинку бутылки и наклонив ее так, чтоб доминиканец смог сделать глоток.

То же самое он проделал для каждого из остальных, не исключая солдата.

– Вы есть кровь Христова.

В этой части литургии никто из них ни разу в жизни участия не принимал, и некоторые с трудом сумели проглотить вино. Обнеся «чашей» всех, Мануэль поднес ее к губам и допил все до дна.

– В книге брата Люсьена сказано: свет сущий благословит все обители твои непорочным сиянием, от венца пламенна нисходящим, и тогда все мы станем Христом. Да, так и есть. Выпили мы, и теперь мы – Христос. Глядите, – он указал на оставшуюся крысу, поднявшуюся на задние лапки, а передние сложившую перед собой, словно молится, не сводя с Мануэля круглых блестящих глазок, – даже звери все чувствуют!

Отломив кусочек гостии, он наклонился и протянул его крысе. Крыса, приняв угощение, отправила его в пасть и прикосновению Мануэля противиться тоже не стала. Стоило ему выпрямиться – кровь прилила, прихлынула к голове. Огненные венцы полыхали над теменем каждого, тянулись ввысь, лизали потолочные бимсы, озаряя канатный ящик неземным светом…

– Он здесь! – вскричал Мануэль. – Он коснулся нас светом, глядите!

С этим он прикоснулся ко лбу каждого по очереди, и собравшиеся вытаращили глаза, в изумлении дивясь виду пылающих душ, указывая пальцами на головы друг друга. Окутавшиеся непорочным белым сиянием, все они обнялись, обливаясь слезами, в бородах их засверкали улыбки невероятной ширины. Отражения свечного пламени заплясали по залитому водою полу тысячами огоньков. Вспугнутая, крыса с плеском шмыгнула в брешь под переборкой, а люди хохотали, хохотали, хохотали без умолку.

Мануэль обнял брата Люсьена. Глаза доминиканца сияли от счастья.

– Все хорошо, – дождавшись тишины, сказал Мануэль. – Господь приведет нас домой.

На верхние палубы поднялись, словно мальчишки, играющие в пещере, где им знаком каждый уголок.

Оркнейские острова Армада сумела пройти без Лэра, хотя часть кораблей при том едва-едва не погибла. Далее флот вышел в Северную Атлантику, где волны сделались шире, впадины между ними – глубже, а гребни порой превосходили высотою надстройки юта и бака «Ла Лавии».

Тут с северо-востока налетели буйные ветры, никак не желавшие униматься, и спустя три недели после прохода сквозь Оркнейский архипелаг Армада не приблизилась к Испании ни на пядь. Положение на «Ла Лавии», как и на остальных кораблях, сложилось – отчаянней некуда. Без смерти не обходилось ни дня. Умерших бросали за борт без каких-либо церемоний, разве что с крестиком, отпечатанным оборотной стороной Мануэлева образка на плече. После стольких потерь нехватка воды и пищи сделалась не такой острой, как прежде, однако угрозу собою по-прежнему представляла очень и очень серьезную. Теперь «Ла Лавией» управлял призрак, жалкая тень команды, по большей части собранная из солдат. Для постоянной работы на помпах людей уже не хватало, а Атлантика каждый день отворяла в изрядно потрепанном корпусе новые течи. Вода набиралась в трюмы в таких количествах, что исправляющий должность капитана (плавание он начинал третьим помощником) решил идти к Испании напрямик, не плутая зря вдоль незнакомого западного побережья Ирландии. Поддержанное капитанами еще полудюжины поврежденных кораблей его решение было передано основной части флота, ушедшей дальше на запад, прежде чем взять курс на Испанию, и вскоре, с дозволения прикованного хворью к постели адмирала Медина-Сидония, «Ла Лавия» повернула на юг.