Потом Бенни увидела голубую вазу. В конце первого семестра она вместе с другими студентами пришла на вечеринку в таунхаус Джоани. В гостиной холодил ступни голый цементный пол. Единственным ковровым покрытием здесь был бордовый настенный коврик, под ним на полу Джоани выставила на обозрение свою керамику. Гости сгрудились перед громадной голубой вазой.

Эту вазу только с натяжкой можно было назвать голубой, но все согласились с тем, что, по крайней мере, ее расцветка относится к синей части спектра. Бенни без малого час просидела, уставившись на арт-объект высотой в половину человеческого роста, переводя взгляд с изумрудного дна на яркую небесно-голубую середину и выше, к бледно-аквамариновым всплескам. У верхней кромки проступали крапинки золота и янтаря, и, наконец, часть горлышка и ободок оставались незакрашенными, сохраняя естественный красноватый тон керамики. Бенни долго созерцала вазу, потом глянула на Джоани. И та послала ей в ответ улыбку, смысл которой Бенни скоро постигла.

Они встречались уже четыре года, но Бенни так и не рассказала родным о Джоани, и ее скрытность в конце концов привела к конфликту. Джоани была на десять лет старше, она «уже это проходила». «К тому же, ради всего святого, мы живем в двадцать первом веке», – говорила она. Бенни старалась загладить свою вину перед ней. Она заполнила кухню Джоани – определенно, более симпатичную, чем ее собственная, – специями, готовила для нее соте. Рассылала имейлы для рекламирования выставок подруги. Каждую пятницу по вечерам поджидала Джоани у офиса, где та подрабатывала, и они вместе отправлялись ужинать пиццей.

Джоани, казалось, принадлежала к тем людям, которых совершенно не задевает чье бы то ни было пренебрежение. Так думала Бенни, пока они обе не перешли некую невидимую черту. И теперь настал ее черед гадать, что могло означать поведение подруги.

Приближались зимние каникулы, пора было строить планы на отпуск. И вдруг Джоани звонит и заявляет, что Бенни берет на себя слишком много, что она душит ее своими заботами, тогда как Джоани ни о чем не просила, кроме одного. Бенни помчалась к дому подруги. Едва та впустила ее, как Бенни увидела, что голубая ваза и еще пара предметов исчезли, их место на полу пустует. Еще Бенни заметила настенный коврик, свернутый в трубку и перевязанный бечевкой, а также картонные коробки, выстроившиеся у кухонной столешницы. Джоани сообщила Бенни, что решила перебраться в Нью-Йорк и заняться там преподаванием и что уедет перед Днем благодарения. Вот так-то, нет больше Бенни и Джоани.

Но это же только на время, говорила себе Бенни, отъезжая на машине от дома Джоани и вцепившись в руль изо всех сил. Это только на время, твердила она себе всю следующую неделю, когда гнала домой, в Калифорнию, стараясь следить, чтобы стрелка спидометра не перевалила за отметку девяносто миль в час.

День благодарения, 2010 год, здесь, в этом доме. Когда отец Бенни наконец уловил, о каких именно личных отношениях она пытается рассказать, он повысил голос. А папа был не из тех, кто часто выходит из себя. Она хотела вставить хоть слово, но он продолжал свою гневную тираду, не слушая ее. Потом вскочил.

– Не понимаю, как ты умудряешься вести приличную жизнь в таком бардаке! – рявкнул Берт.

– Приличную? – переспросила Бенни. – Ты хочешь сказать, что я потеряла всякое приличие?

– Тоном ниже, юная леди! – отрезал Берт.

– Папа, это ты на меня кричишь. Ты сам спросил, встречаюсь ли я с кем-нибудь. Ты сам предложил привести этого человека домой. Я всего лишь пыталась объяснить, что это может быть либо