Когда Вильгельми закончил перевод, в горнице повисла невыносимая тишина. Матрена Тимофеевна стояла перед двумя германскими офицерами, опустив голову в черном платке. Вот и крест совершил по-своему, здоровый этот, подумала она. И Бога знают, выходит… К ухвату ее больше не тянуло. Что ж, по-христиански оно может и верно. И врагов надо любить. Тяжко, больно их любить, но надо. Так отец Зосима сказал, когда была у него в Сергиево-Троицкой лавре. После того, как сообщение ТАСС было про начавшуюся войну и Молотов по радио выступал, на деревенской площади тьма-тьмущая народу собралась. И Егор, ее сын, тоже побег… Когда из райвоенкомата два ЗИСа приехали, а на них военные с ромбами и шпалами в петлицах, одним из первых записался в РККА. Добровольцем, значит… В ноябре письмо от него получила: не горюй, мать. Воюем, бьем гадов-фашистов. Добьем скоро да в Берлин войдем. (Вон они, эти гады: двое прямо перед ней, избу топчут. Еще тьма-тьмущая по всей деревне расползлась. Разъезжают по ней на своих танках с крестами страшенными. Хотя морды у всех человечьи, христианские.) Через неделю получила известие – пропал без вести… Как их любить, отче, если они землю мою попирают, мысленно обратилась она к Зосиме. Избу мою, как свой дом, оприходовали. Над нашим народом глумятся… Неужто в любви моей ко врагу земли моей есть сила жизни? Сила Бога нашего? Русского Бога…

– Берите что хотите, – устало молвила она, не подымая глаз. – Если ваш германский Бог благословил вас на то, берите.

Вильгельми почувствовал теплую волну. Она снизошла на него откуда-то сверху, из неведомой для него выси. Он с небывалым уважением посмотрел на эту русскую женщину. Затем, тщательно подбирая слова, перевел сказанное ей Дитеру. Тот, повращав своими голубыми глазами, застыл в нерешительности. Посмотрел на икону Сергия Радонежского в золотом окладе, что была в красном углу. На открытку с портретом фюрера, которого какой-то озорник-солдат вермахта пришпилил кнопкой с красной пластмассовой крышкой пониже, на бревна избы.

– Скажи этой старухе, дружище, что с нами Бог, – Дитер вежливо козырнул Матрене Тимофеевне. При этом баварец клацнул ногтем по ременной бляхе одного из панцергренадир, где было выбито Gott mist uns!. Он уже одел на голову вместо шлема-берета черную с розовым кантом пилотку, которую «венчал» серебряный орел. – Мои родители – истинно-верующие, католики. Католическая церковь учит своих прихожан добру и терпимости. Даже к представителям тех народов, что не знают европейской культуры. Живут точно первобытные… Смягчи это, дружище, – он взял Матрену Тимофеевну за руку и, не ощутив вражды, слегка сдавил ее слабые, натруженные пальцы. Ощупав мозоли, удивился. – У германских женщин не принято так уродовать свои руки. Пусть эта старуха знает об этом, Отто.

Пока растроганный Вильгельми переводил его слова, Дитер обошел избу. Задержался над изголовьем кровати, на которой спала Матрена Тимофеевна. (Сама железная кровать с сияющими шариками и колесиками на ножках, застланная одеялом из разноцветных лоскутьев, поразила его своей безукоризненностью.) На ковре, что покрывал бревенчатую стену (на нем был пейзаж: лес, поваленные стволы мощных деревьев и медвежата, что играли на них) было множество фотографий в деревянных рамочках. Какие-то суровые старика и старухи, молодежь в белых рубахах и полувоенных гимнастерках. Множество детей в рубашечках одинакового покроя или платьицах (явно учащиеся школы) с насупленными губками, построенные ровными рядами друг над другом. Учитель со щеточкой (точно у фюрера) усов, в военных сапогах, с наборным поясом и большевистским орденом на широкой груди смотрел на панцер-майора Дитера сурово. Но в глазах у этого фанатика-большевика горели веселые искорки. На одной фотографии, пожалуй, самой большой, был запечатлен юноша в военной форме. Пилотка со звездой на стриженной светлой голове. Большие, темные глаза. Верно, это ее сын, подумал Дитер. Поймал себя на некотором сожалении. Ему было неприятно, что этот юноша мог погибнуть под гусеницами его панцера. От осколков снаряда его 35-мм пушки. Жаль… Но война есть война. Ее развязали большевики-иудеи, которых на Германию натравили Томми и «ковбои» из США.