К тому времени мехкорпус уже понёс значительные потери в людях и технике. Он бомб в первые же дни войны серьёзно пострадала матчасть. Корпус практически лишился служб снабжения, ремонтных мастерских, потерял значительное количество машин-бензовозов. У оставшихся оставался ограниченный лимит горючего – на одну-две заправки. Этого было явно недостаточно для скоростной, мобильной войны.

Корпусной и дивизионный комиссары неистовствовали – требовали выполнить директиву Ставки №1. А в ней значилось – «обрушиться всеми средствами на врага», «границу не переходить». Ура, ура, ура!

В полку, где служил Катуков, события разворачивались совсем драматично. Комиссар Добрышев подкатил на ГАЗ-61, раскрашенной по такому случаю в неровные, серо-зелёные разводы. Выйдя наружу, мрачно осмотрелся. Подозвал замазанного в горючем полковника, что в промокшем комбинезоне был похож на чёрта:

– Вы ещё здесь?

Полковник оставался в положении «фрунт». Его глаза были скошены на почерневшие от гари щёки. Ресницы хлопали, как у лошади, отгоняющей от себя жирных слепней. Он и впрямь не знал, что сказать комиссару. Их институт, упраздненный Сталиным за ненадобностью (приглядывали с гражданской войны за военспецами из бывших старорежимных офицеров), «реанимировали» после боёв на Карельском перешейке, когда ряд командиров, отдавая противоречивые, вредительские приказы, довели Красную армию до «белого каления» бессмысленными потерями.

– Не слышу, полковник? – рука Добрышев скользнула к клапану кобуры. – Или в молчанку будем играть?

– Товарищ полковой комиссар… – засопел себе под нос полковник. – У нас некомплект в матчасти. Заправка только на один бой! Двигатели сильно изношены при переходе. Предлагаю занять оборону – скрыто рассредоточиться и огнём из засады их…

– Что я слышу?!? – страшно округлил глаза Добрышев. – Командир доблестной Красной армии, коммунист сомневается в силе наступательного порыва! В решениях партии! В директиве за подписью товарища Сталина! Так?

– Так, разъэдак… – горько хмыкнул полковник. – Ты меня не стращай, Добрышев. И твою машинку я не боюсь. Ребят жаль, – он осмотрел мальчишек-танкистов, копошащихся у вытянутых, с «клювами», корпусов «бэтух». – Угробим все танки. У нас ни разведки, ни прикрытия с воздуха. Надо переходить к обороне – товарищ Сталин всё поймёт, всё простит…

Кобура раскрылась. Из неё в руке Добрышева выпорхнул иссиня-воронённый пистолет ТТ.

– Иуда! По чём продался врагу?!? Застрелю, если хоть минуту помедлишь! Ты слышал? Вперёд – до подхода главных сил захватить город. Удержать…

Полковой комиссар был неумолим. Он выполнял приказ другой «жертвы сталинских репрессий» – комиссара 1-го ранга, начальника политуправления КВО Вашугина. Именно этот субъект своими приказами дезорганизовал боевые действия 8-го и 22-го мехкорпусов, заставив их командование, под угрозой расстрела, идти в бой без должной разведки и по частям. Вскоре, «не вынеся груза ответственности», Вашугин застрелится…

В этом бою Катуков потерял все свои 33 танка. Столкнувшись в лобовой атаке с германскими панцерами, он тут же отметил всю слабость блицкрига. Скоростные БТ имели свободу манёвра. Они успешно поразили в борт даже Pz. IV, который считался в панцерваффе средним танком. Хотя обладал фактической бронёй в 17 мм (с башенной «бронеюбкой» она была 30 мм). Но тут же столкнулись с «ежом». Так в вермахте называли противотанковую оборону. Панцеры, выяснив, что противник сильнее, оставили на поле боя горевшие машины. Они немедленно рассыпались и ушли. Катуковцы столкнулись с 37-мм пушками. Исход такого поединка был предрешён. Снаряды «Бофорсов» дырявили тонкую броню «руссише панцерс». Залёгшая инфантерия расстреливала боевые машины из противотанковых ружей, ружейных гранат, забрасывала противотанковыми гранатами на длинных рукоятках. С флангов возобновили свой «дранг» маломощные танкетки с 20-мм пушками, со спаренными или курсовыми пулемётами.