– Да уж! – подхватила эстафету Бэла Рустамовна. – Наше пребывание здесь заканчивается, и уже завтра я буду с докладом у министра. Пусть случившееся для вас станет уроком, что все тайное рано или поздно становится явным. В вашем случае – рано.

Я стояла и думала, что все это неправда, этого не может быть, это блеф. Но нет, никто не улыбался и не говорил, что я – молодец, что это был просто Розыгрыш и меня все это время снимали скрытой камерой. Что я могла сказать в своё оправдание? Ничего!

– Вы свободны, Верницкая, – донесся до меня из тумана голос Белявской. – А потом я вас жду у себя в кабинете в четыре часа дня.

– Хорошо, – безучастно откликнулась я и вышла в приёмную. Занятия уже начались, и у меня по плану сейчас значился семинар с третьекурсниками, но боль, гнездившаяся в груди, была настолько сильна, что я, наплевав на обязанности, вышла на улицу и в одиночестве устроилась покурить.

Но и тут меня достали. Скрипнула дверь, и на крыльце возник Пупс. Он спустился ко мне и тоже вытащил сигарету. Я отвернулась, но не ушла, в конце концов, я первой встала на этом месте.

– Валерия Михайловна! – вдруг обратился он ко мне. – Не расстраивайтесь. Далеко не все потеряно! Жизнь – вещь многогранная. Вы понимаете меня?

– Нет, – буркнула я, не собираясь разбираться в его философских построениях.

– А зря. Шесть штук и вопрос улажен.

– Что? – изумилась я и повернулась к Пупсу.

И он, ничтоже сумняшеся, пояснил:

– С вас шесть тысяч долларов и министру будет доложено, что все в порядке и некая Верницкая честно заслужила свою степень.

Я принялась хватать ртом воздух, а он, видимо неверно истолковав мои действия, заторопился дальше:

– Я ведь тут навёл о вас справочки. Вы у нас женщина с достатком. Машины меняете как перчатки, коттедж загородный строите. Тихо! Тихо! Я ведь не собираюсь интересоваться, откуда у вас эти деньги. Просто я констатирую факт: вы – дама при деньгах. Так что шесть тысяч – это вполне разумная сумма. Конечно, с вашим ректором вы уж разберётесь сами, без нас. Ну так, как? Соглашайтесь, это я по-божески цифру назвал.

Я отдышалась для спокойствия, а потом медленно, по словам, произнесла:

– Пусть я никогда не буду преподавать, но вы от меня ничего не получите!

И аккуратно опустив окурок в урну, вернулась в корпус. Надо же провести семинар. Только я не сумела взять себя в руки. Чудовищная несправедливость, обрушившаяся на меня, заполнила разум, презрев робкие попытки охладить эмоции. И минут через десять, пока вся группа слушала доклад своего товарища, я вдруг исторгла из груди такой надрывный всхлип, что сама испугалась внезапного звука.

Студенты замерли, а я, бросив все, выскочила из аудитории в поисках закутка, где можно было бы всласть выплакаться. И, пулей пролетев по пустынному коридору, спряталась в туалете. Хорошо, что здесь имелось окно с широким подоконником. На нём-то я и устроилась. Вот только рёва не получилось, так – жалкое хныканье. Пока я бежала по коридору, весь запал куда-то исчез. Тогда я закурила и попробовала дозвониться до Сергея, жаль, безрезультатно.

Что ж, порыв отчаянья прошел, и я задумалась о том, как мне действовать в сложившейся ситуации. Сдаваться я не собиралась. Первым делом нужно будет связаться с Ланье. Я бы сделала это прямо сейчас, но на дворе, в Питтсбурге, куда он полетел, глубокая ночь. Ничего. Безвыходных положений не бывает, мы ещё повоюем.

В этот момент дверь в туалет приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась голова девочки из брошенной мною группы. Она встретилась со мною глазами и прошептала:

– Валерия Михайловна! Вас там какой-то мужик спрашивает!