– Старый писарь. Мир ему.

Это было истинной правдой. Мама нанимала старого писаря, который учил Рана и его братьев письму и чтению. И писарь действительно давно умер. В его будущем, конечно. Ран подумал, что любопытно осознавать, что тот писарь здесь еще даже не родился. Но юноша быстро пресек мысли о будущем и сосредоточился на воспоминаниях о старом писаре: неизвестно, улавливает ли мысли этот дэкас, хоть он и не мастер миража. А если да?

Ран почтительно коснулся лба тыльной стороной ладони, сложенными пальцами правой рукой, потом коснулся своих губ и склонил голову в знак скорби об умершем. Харгварда, кажется, ответ устроил – он что-то пометил в бумагах и задал следующий вопрос:

– Кто учил рисовать?

– Никто. Я смотрел, как рисует отец, и учился сам из любопытства.

Харгвард приподнял брови и вдруг резко спросил:

– Кто был твой отец?

Ран был готов к этому вопросу. Нельзя отвечать, что он был мастером миража, хотя, строго говоря, он им и не был, так как сам не хотел.

– Дэкас. Он рисовал и продавал картины на рынке.

Это было правдой. Райот действительно продавал картины – остановленные миражи. Настоящий мастер никогда не станет продавать миражные картины. Как Ран и рассчитывал, харгварда ответ удовлетворил.

– Хорошо. Где живешь? Поселение и твой род?

Ран сосредоточился: это тоже трудный вопрос – ни в коем случае нельзя даже намекать, что он пришел из будущего. Юноша понимал: если узнают, что Рану известно о будущем, то допросы неминуемы. Понравится ли королю узнать о проклятии, смертях в королевской династии? Навряд ли.

– Жил я далеко. Отец умер, когда я еще мал был. Я почти не помню его. Мать – человек. Дом был в лесу, сейчас его нет. К знатному роду не отношусь. Родных у меня здесь нет.

Харгвард внимательно смотрел на Рана, пытаясь уловить хоть каплю лжи. Ран говорил правду.

– Правду говоришь, – наконец подвел он вердикт. – Ну ладно, сейчас придет натурщица. Краски, мольберт видел?

Харгвард посмотрел в сторону открытой двери. Ран кивнул. Нет смысла отрицать то, что он рассматривал, пока харгварда не было.

– Там три полотна. На одном рисуешь натурщицу в той позе, какую сам определишь, по пояс. На втором – портрет, на третьем рисуешь в полный рост, без одежды. Девушка должна быть узнаваемой и красивой. Понятно?

Ран медленно кивнул. Без одежды? Зачем? Неужели королева…

– Могу я спросить? Зачем…

– Не можешь. Видишь, свеча стоит? – резко оборвал его харгвард.

Ран повернул голову к открытой двери, посмотрел на массивную свечу в тяжелом подсвечнике у мольберта и кивнул.

– Вот как она догорит, так твое время истекло.

Конечно, Ран был готов увидеть всякую натурщицу, но только не такую. Она оказалась невысокой, полноватой и очень молодой. И она не была красавицей, только огромные печальные глаза были по-настоящему красивы. Шнуровка на платье спереди утягивала грудь настолько сильно, что это было заметно. Зачем? Кроме того, ей самой было явно некомфортно в таком корсете, девушка двигалась скованно, лицо все время было недовольным.

Разглядывая ее, юноша пытался понять, почему именно такая натурщица. Зачем нужна такая юная девушка с проблемной фигурой и проблемным лицом? Нельзя было найти постарше и посимпатичнее? Как ее рисовать?

На одной щеке большая родинка, на другой – темное родимое пятно. Конечно, на картине все это можно убрать, но нужно ли это делать?

И тут Ран догадался и радостно улыбнулся: если он все недостатки уберет, то девушка будет красивой, но неузнаваемой. Если оставит недостатки, то она будет узнаваемой, но некрасивой.

Юноша усмехнулся про себя: значит, ищут художника, который сможет нарисовать красиво, но правдиво или, скажем так, улучшая оригинал в меру. Потому и натурщица такая, странная, скажем.