Когда-то Танцор мечтал, что у него будет сын и он научит его всему, что он умеет сам. Он сделает из него воина, такого же хорошего, как он сам. Но родилась девочка, и поначалу Танцор был разочарован. Он надеялся, что женщина, которую он выбрал себе в жены, родит ему еще и сына, но врачи сказали, что этому уже не бывать, и тем самым подписали приговор. Не жене Танцора, ей и одной дочери было вполне достаточно, а самому Танцору. Он снова ушел воевать, хотя, родись у него сын, он уже тогда бы спокойно мог уйти на пенсию и быть рядом с ним. Растить из него воина, как некогда его отец вырастил его.

Отношение к дочери у него поменялось, когда той исполнилось два года, и он, приехав домой в кратковременный отпуск, впервые увидел ее не на фотографии, а живьем. Девочка не просто очаровала его, она сделала его зависимым от себя, как наркотик делает зависимым от себя наркомана. Танцор больше не отнекивался, когда его отсылали в отпуск, и с удовольствием возвращался домой, чтобы увидится со своей Юноной, как он иногда называл Джун. Он стал еще более осторожен, если ему приходилось выполнять опасные задания. Нет, он не прятался от противника, но удвоил свое умение быть неуловимым для снайперов и шальных пуль. Видеть дочь, видеть, как она растет, было для него жизненно необходимым. Его любовь к ней стала для него смыслом его жизни. Девочка отвечала ему взаимностью. Отец и дочь были словно связаны одной прочной веревочкой, и если бы жена увезла Джун, то Танцор понятия не имел бы, как бы он смог жить по-прежнему – жить, как он жил, когда у него не было Джун.

За спиной мужчины послышался тихий шелест песка. Он был такой тихий, что, будь на месте Танцора кто-то другой, он бы просто не услышал его, а если бы и услышал, то подумал бы, что это ветер перебирает песчинки, и не обратил бы на это никакого внимания. Кто-то другой, но только не Танцор. Он не только услышал шаги за спиной, но и уловил еле заметный аромат шампуня с пачули, которым его дочь моет голову. Мужчина улыбнулся и сказал, не оглядываясь:

– Скоро ты научишься подкрадываться ко мне так же тихо, как это делали индейцы племени апачи, когда охотились за скальпами наших с тобой предков в лесах Аризоны.

Тут же его шею обхватили руки девочки-подростка и она, наклонив голову, поцеловала отца в чисто выбритую щеку.

– Папа, я никогда не смогу научиться подкрадываться к тебе, даже если буду ходить тихо, как апачи, – сказала Джун. – У тебя такой чуткий слух…

– Еще рано. Почему ты не спишь? – Танцор взял дочку за руку и, притянув к себе, посадил на колени, но девочка сразу же вскочила.

– Я уже не маленькая! – заявила она.

– Для меня ты всегда будешь маленькой, – улыбнулся он.

– Пойду искупаюсь. Не хочешь со мной?

– Нет, иди одна. Я посижу и полюбуюсь тобой с берега.

Танцору очень хотелось добавить, чтобы она была осторожней и не заплывала далеко от берега, но он не стал ничего говорить. Он знал, что Джун плавает так же хорошо, как дельфин, и не боялся за нее. А если так, то к чему было говорить лишние слова?

Наплававшись и устав, Джун вышла из воды.

– Папа, – девочка натянула джинсы и топ, – Дэни пригласил меня в кино. Как думаешь, мне стоит согласиться?

Ни один мускул на лице Танцора не дрогнул, но это не значило, что он никак не отреагировал на слова пятнадцатилетней дочери. Он знал Дэни, как знал всех друзей Джун. Но ему почему-то никогда не приходило в голову, что его девочка уже настолько взрослая, что мальчики могут приглашать ее на свидания. Словно подслушав его мысли, Джун сказала:

– Только не думай, что это свидание. Я отношусь к Дэни точно так же, как и к другим своим друзьям. У меня нет приоритетов. Мне серьезно пока что никто не нравится. Так что не стоит беспокоиться.