– Куда вы? – спросил Франц.

– Я слышу, что мое стадо призывает меня, – ответил священник.

Последние двадцать лет он подкармливал объедками бродячих кошек и дворняг, прибившихся к церкви.

– Не во благовременье ты покидаешь храм, – голосом, полным страха, предостерег его другой брат.

Однако отец Варик прожил слишком долгую жизнь, чтобы бояться смерти с юношеским трепетом. Старик пересек подвал и, пригнув голову, шагнул в низкий коридорчик, что выходил на берег реки. В прежние годы по этому коридору возили на тележках уголь и складывали там, где сейчас покоились в пыли узкие зеленые бутылки.

Отец Варик подошел к угольной двери, убрал засов, отодвинул щеколду и, нажав плечом, отворил скрипучую створку.

Сначала в нос старику ударил едкий дым, потом его взгляд упал вниз, туда, откуда долетало мяуканье.

– Mein Gott im Himmel![4]

В нескольких шагах от двери, у контрфорса, неподвижно лежала женщина. Старик торопливо подошел к ней и снова упал на колени с молитвой на устах.

Он протянул руку, пытаясь нащупать на шее женщины биение жизни, но нашел только кровь и смерть. Несчастная промокла насквозь и была холодна, как камень.

Мертва.

И снова, совсем рядом, кто-то заплакал.

Склонившись, старик обнаружил под телом женщины окровавленного младенца.

Посиневший от холода и сырости, малютка еще дышал. Старик высвободил его из-под трупа матери, и пеленки сползли с младенца под тяжестью пропитавшей их воды.

Мальчик.

Старик быстро ощупал крохотное тельце и убедился, что ребенок не ранен. Малыша обагрила кровь погибшей матери.

Отец Варик с грустью смотрел на женщину. Как много нынче гибнет людей! Затем он взглянул на противоположный берег: город пылал, в предрассветном небе клубился столб черного дыма, орудия стреляли без перерыва. Неужели несчастная переплыла канал ради спасения ребенка?

– Покойся с миром, ты его заслужила, – прошептал монах и повернул к двери угольного подвала.

Старик обтер с тела ребенка кровь и воду. Ишь, какие мягкие волосики на макушке, белые как снег. Бедняжке, наверное, не больше месяца.

Младенец заплакал громче. Личико сморщилось от напряжения.

– Не плачь, дитя.

Услышав голос, мальчик открыл припухшие глазенки, и отца Варика поразила их сияющая, неземная голубизна. Отец Варик знал, что почти все новорожденные голубоглазы, но что-то подсказывало ему, что глаза найденыша навсегда сохранят цвет небесной лазури.

Старик прижал ребенка к груди, и его внимание привлекло цветное пятнышко. Was ist das?[5] Он приподнял ножку ребенка и увидел на маленькой пятке символ.

Старик потер пятно пальцем и понял, что это не рисунок.

Татуировка красными чернилами.

Он внимательно рассмотрел ее. Она была похожа на отпечаток вороньей лапы.

В юности отец Варик долго жил в Финляндии, поэтому узнал одну из древнескандинавских рун, вот только не вспомнил, как она называется и что означает. Кто сделал такую глупость?

Священник хмуро поглядел на мать и укоризненно покачал головой. Неважно, сын не отвечает за грехи родителей.

Старик отер с темени мальчика кровь и укрыл малыша краем своей теплой рясы.

– Бедный Junge[6], как неприветливо встретил тебя мир…