– И еще ты забыл сказать: они вкусные, – произнес Чад, но Джолион его как будто не слышал, и Чаду стало неловко.

Под кофейным столиком также хранились самые разные чашки с блюдцами. Джолион достал две чашки и два блюдца, расписанные розами и васильками. На чашках красовались розовые ободки, на блюдцах – розовые каемки. Когда Джолион медленно поставил их на кружевную скатерть стола, чашки еле слышно звякнули о блюдца.

– И еще, конечно, яйца – символ плодородия, – продолжал он. – Знаешь, наутро после секса мне почему-то всегда хочется яиц. Я пожираю их с жадностью… Как тебе кажется, в этом есть что-то тревожное?

– Имеешь в виду – во фрейдистском смысле? – спросил Чад.

– Может быть, – ответил Джолион.

– Наверное, – сказал Чад.

Оба одинаково хохотнули – не разжимая губ.

Джолион забрался на кровать и открыл окно. Снаружи, на карнизе, стоял молочник из того же сервиза, что и чашки. Он поставил кувшин на стол, снял крышечку из фольги и налил в чашки молоко. Потом разлил чай. Носик чайника высовывался из специального отверстия в стеганом чехле.

– Будь я приговоренным к смерти, наверняка выбрал бы яйца для своего последнего ужина, – сказал Джолион и придвинул Чаду тарелку.

Яйцо на идеально золотистом тосте казалось особенно белым и чистым. Джолион подал Чаду вилку и поставил на середину стола маленькое деревянное блюдце с кристалликами крупной соли. Затем Джолион размял свое яйцо вилкой и размазал его по тосту. Желток оказался ярко-оранжевым, не жидким и не застывшим.

– Очень важно, – заметил Джолион. – И я никогда не скажу этого никому, кроме тебя. – Он заговорщически покосился на Чада и продолжал: – Надо варить яйца девять минут и ровно двадцать семь секунд, вот в чем секрет. – Тут он посыпал яйцо солью, приподнял тарелку над столом и откусил большой кусок. – Брускетта по-английски!

Чад повторял действия за другом. Он понятия не имел, что такое брускетта. Но завтрак оказался восхитительным, все было идеальным, и ему на миг показалось – секрет заключался именно в двадцати семи секундах. Во всяком случае, Джолион относился к этому совершенно серьезно.

XV(i). Неожиданная мысль. Весенний воздух оказался таким свежим, что мне вдруг захотелось позавтракать на пожарной лестнице за окном. Надеюсь, вы извините меня, если в этом месте я прерву рассказ запиской-напоминанием. Я предпочитаю физические мнемоники, но, если я как-то не фиксирую то, что приходит мне в голову, все куда-то улетучивается, просачивается сквозь трещины.

Заметка для себя. Не забыть поставить какую-нибудь безделушку на тарелку для завтрака для напоминания, что я хочу позавтракать на свежем воздухе.

Да, очень неплохая мысль.

XV(ii). Жужжит домофон. Доставка.

Я впускаю курьера в дом, но свою дверь открываю с подозрением и только чуть-чуть – не помню, чтобы я что-то заказывал. Расписываюсь в его листке и прошу оставить коробку в коридоре. Жду ухода курьера, открываю дверь шире и втаскиваю на кухню тяжелую коробку.

Дюжина бутылок виски. Я достаю их и выстраиваю в ряд на кухонном рабочем столе. В настенном шкафчике еще три непочатые бутылки. Зачем я заказал еще виски до того, как допил прежнее? И почему так много?

Я подхожу к компьютеру, проверяю. Так и есть – нахожу подтверждение заказа, вчера я действительно заказал двенадцать бутылок виски.

Я возвращаюсь на кухню и с недоумением складываю запасы в шкафчик. Что тут такого особенного? Я заказал больше виски, чем мне строго необходимо – ну и что? Может, вчера я подумал о чем-то, а сегодня забыл… И чем больше я смотрю на виски, тем разумнее мне кажется собственный поступок. Да, мне еще следует основательно потрудиться – записать мою историю. И потом, сейчас я выздоравливаю и тренируюсь. Меня ждет многодневный, тяжелый труд.