; и кто умножает познания, умножает скорбь.

Видно было, что тон Глеба задел девушку, но она снова упрямо повторила:

– Я не могу ответить на этот вопрос, – и словно желая «отблагодарить» взаимностью на язвительность, добавила. – И неожиданно было услышать из уст полицейского цитату Соломона.

Штольцев вцепился в руль: пункты 1 и 2, словно подпрыгивая от нетерпения, просили их реализовать. И чтобы хоть в какой-то степени это сделать, он медленно съехал на обочину. Кипя от негодования, он все же смог предельно вежливо продолжить:

– Я задал элементарный вопрос, который предполагает такой же ответ. Может, я вас снова удивлю, но могу привести еще одну цитату. Если вам имя Остапа Бендера о чем-то говорит: «Командовать парадом буду я». Это я просто напоминаю о своем статусе.

Анна, по холодному бешенству, которое открыто читалось во взгляде Штольцева, в его медленной и нарочито негромкой речи, поняла, что глубоко оскорбила своего телохранителя. Поэтому ответила слегка дрогнувшим голосом:

– Я обещала об этом никому не говорить. И простите за Соломона.

От неожиданности Штольцев чуть не потерял дар речи:

– А вы что, из партизанского отряда? Кому вы обещали?

Анна замялась, словно испытывая некоторую неловкость.

– Кирилл велел соблюдать меры предосторожности и ничего не говорить, чтобы не было утечки информации.

– Это кто еще? – подозрительно спросил Глеб, всерьез задумавшись – а не тайные какие-нибудь иллюминаты, мать их, массоны подкинули сюда это чудо?

– Мой жених, – с едва уловимым напряжением в голосе подвела логическую черту странному разговору Анна.

От этих слов Штольцева едва не бросило в жар. Желваки заходили, лоб прочертила морщина, возвестившая о неожиданных неполадках нервной системы.

Он отвернулся, зачем-то полез в бардачок; попались на глаза сигареты, с которыми пути разошлись месяца как три уже. Но руки сами потянулись к ним, очевидно, соображая быстрее, чем голова. Таким образом, появилась оправданная пауза, во время которой можно было попытаться понять, что не так.

Не желая ронять свой статус хозяина положения, руководителя операции вопросом «А можно ли мне закурить?», он вышел из машины. Потому что ничье разрешение ему не нужно. Он усмехнулся: прямо как в рекламе: «А если сказал, к теще, значит, к теще!». Захотел покурить и выйти из машины – захотел и вышел. Он и только он принимает решения!

И какое же решение нужно принять сейчас? Первое – запретить себе проявлять эмоции в отношении этой барышни. Но для этого нужно разобраться – почему он так взбесился.

Первое, что лежало прямо на поверхности – это чудовищно нелогичное поведение. Обращаемся за помощью и отказываемся сотрудничать.

Второе, конечно, уязвленное самолюбие. Он привык, что его слово всегда имело статус вердикта, и никогда не было по-другому. А здесь обещание, данное какому-то Кириллу, оказывается сильнее здравого смысла, его авторитет как профессионала ставится под сомнение.

И третье, в чем Глеб не хотел себе признаться – это раздражение от самого факта наличия жениха. Он осознал, что почему-то ему было бы комфортней, если бы никакого Кирилла не наблюдалось на горизонте вообще. В жадности или в зависти он не мог себя уличить, поэтому на душе и стало так неуютно. Все непонятное напрягает. Еще пара глубоких затяжек и минута размышления выдали неприглядную правду.

В его подопечной, как безопасно он называл Анну, была какая-то тайна, загадка. Под маской светского вежливого безразличия он считывал прорывающиеся в ней на считанные секунды озорство, искренность. И ему просто хотелось защитить вот то, скрывающееся от всех, и, кажется, от нее самой, живое создание.