– Тебе не кажется, что они стали больше? – спросила она, устроившись у него на животе. Было не тяжело и даже возбуждающе.

Он приоткрыл один глаз. Она словно бы взвешивала на ладонях свои груди.

– Ага. Особенно левая. В два раза.

– Хм, – она прищурилась. Потеребила пальчиками. – Это я возбудилась.

В чреслах разливалась истома. Она поерзала, оглянулась:

– И не надейся. В этот период врачи рекомендуют ограничить близость, – погладила себя по животику.

– Тогда слезай, – сурово приказал он. – Нечего в такой позе да без купальника рассиживаться.

Она послушно поднялась и, стоя над ним, внимательно огляделась по сторонам, выискивая кого-то.

– Никого нет. Во всем обозримом пространстве только мы – ты да я.

Он сел, тоже огляделся, словно сомневался в ее востроглазости, взял за талию и усадил рядом. Она прижалась к нему, схватившись за руку и положив голову на плечо.

– Тебе не скучно?

Помотала головой:

– Вечности мало, чтобы соскучиться. Но ты – вредный.

– Почему?

– После вчерашней истории я думала – не засну.

– Извини.

Они помолчали, разглядывая разноцветные блики солнц на волнах. Из тончайшего песка полузатопленными кораблями выглядывали витые фестоны раковин – рубиновые, изумрудные, аквамариновые пятна на белоснежном полотне пляжа. Когда прибой накатывал на них вспененную волну, раковины ослепительно вспыхивали, и в воздухе рождались причудливые живые картины самых странных обитателей Великого Рифа. Даже после исчезновения своих хозяев, чудесный механизм жизни продолжал воспроизводить заложенную в раковинах программу, когда-то завлекавшую рыб в щупальца хищных моллюсков.

Он осторожно освободился от объятий и поднялся, стряхивая с колен налипший песок.

– Не уходи, – она утомленно распростерлась на песке.

Влажный песок приятно холодил ступни ног. Он походил взад вперед вдоль кромки воды, осторожно перешагивая раковины.

Тишина, нежную пелену которой слегка колыхали ветер и волны. Шелк умиротворения, в который завернули весь мир.

– А что случилось потом? – робко, как будто даже саму себя спросила она.

– Потом… Потом… – он присел на корточки и принялся осторожно освобождать из песочного плена антрацитовый завиток аммонита.

– Он все-таки получил… схватил… взял, – нужное слово ей удалось подобралось не сразу, – детонатор?

Аммонит сурово смотрел из-под песка – трещины древности причудливо сложились в глаз. Или это и был глаз? Мертвый, окаменевший, взирающий на редкие кучевые облака, волшебными башнями плывущие по небу.

– Зажигатель, – поправил он. – Да, он взял зажигатель.

– Но ведь в него стреляли?

– Я не позволил больше стрелять, – рука дрогнула, острый край раковины оцарапал кожу. – Потом… Потом… Потом я только догадался… Он хотел посмотреть… Посмотреть, что необходимо сделать с зажигателем – приложить к родимому пятну, проглотить, плюнуть…

– Зачем?

– Чтобы точно знать, что зажигатель – неотъемлемая часть… Ну, их. Их неотъемлемая часть, а не какая-то там нечеловеческая система учета или слежения.

– И что он сделал с зажигателем?

– Приложил вот сюда, – он показал.

– Если не хочешь рассказывать, то не рассказывай.

Он пожал плечами.

– Да вот собственно и все. Зажигатели оказались… подделкой. Точной копией тех самых. Ну, вернее, точной внешней копией тех самых. И еще снабженные механизмом ликвидации – инжектором яда. Понимаешь? Получается, он сам себя убил. Покончил жизнь самоубийством. Так задумали. В него даже стреляли так, чтобы не убить, но чтобы все выглядело по-настоящему. А все оказалось обманом. Провокацией.

– Иди ко мне.

Он бросил раскопки, подошел, протянул навстречу руки.

Ей вдруг показалось, что его ладонь испачкана клубникой, которую они ели.