– …

– Я же сказала – молчи. Хозяин вправе… Но вещь опоздала. Из хозяина сделали блестящего специалиста по спрямлению чужих исторических путей, но некудышного спрямителя своей собственной судьбы. Одной ногой он уже был там – в темном, грязном, зачумленном мире, он даже с дурацкими мечами не расставался, таскал их повсюду. И его совершенно не интересовали выброшенные вещи… Он же не антиквар, ха-ха-ха. Даже любовником он оказался посредственным… Видишь, какая я стерва? Но уж лучше быть стервой, чем ненужной вещью.

– …

– В результате вышло как вышло. Брошенная вещь почти провалила важнейшую операцию человечества, и ее запихнули подальше – к таким же выброшенным вещам так и не понятого назначения, где она бы и прозябала до своего полного износа, если бы не чудо… Хотя, почему чудо? Параграф музейного устава, гласящий, что музейные экспонаты не выдаются никому, даже господу богу, на руки, и если кто-то, даже господь бог, пожелает с ними поработать, то для этого ему придется явиться в музей, продемонстрировать соответствующий уровень компетенции и получить в свое полное распоряжение необходимую аппаратуру, интересующий его экспонат и любые консультации специалистов. И небольшое примечание: в случае необходимости вывоза экспоната в место своего бывшего местонахождения, музей готов рассмотреть прошение о его выдаче, если соответствующая необходимость будет веско мотивирована, и обеспечить его сопровождение музейными специалистами. Вот это и есть чудо…

Странные тени чудились внутри стен, светящихся тусклым золотом окаменевшей смолы. Словно и здесь миллионы лет назад неведомые создания увязли в субстанции колоссального строительства, что развернули неведомые чудовища во имя неведомой цели. Увязли, оцепенели, окаменели ценными мушками, пялясь мертвыми фасеточными глазами в пустоту времен, что протекли с тех пор, когда в здешних коридорах вновь появились разумные существа.

– Очень похоже на брошенные приполярные города, – сказал Навах.

– Похоже, да не совсем, – Планета присвистнул. – Отсюда они ничего не успели демонтировать. Можно прибавить свет?

– Да, конечно, – Навах ткнул клавишу, и пронизывающее сияние заиграло на потеках и гранях.

– Мы живем во тьме, иначе нам был бы не нужен свет, – пробормотал Планета.

Иллюзия пустоты исчезла. Странное ощущение, но казалось, что свечение ламп медленно впитывается в губчатую поверхность множеством ручейков, которые поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее растекаются по древним, пересохшим световым руслам, заполняя до того невидимые полости и каверны, распадаясь на сверхчистые радужные потоки, чтобы затем причудливо перемешиваться попарно, по три, по четыре, создавая бесчисленные вариации цветов и оттенков на зависть художнику-хроматисту, а в конце концов все-таки опять слиться в тончайшие нити ослепляющего белого света – точно координатные линии, нанесенные на псевдосферу наглядной демонстрации аксиом неевклидовой геометрии.

– Потрясающе! – только и смог промолвить Навах, сжимая кулаки так, что ногти почти до крови впивались в ладони. – Жаль, Кудесник отказался сюда спускаться!

– Кудеснику кудесниково, а Наваху навахово, – усмехнулся Планета.

Навах не обратил на слова Планеты никакого внимания. Он был потрясен. Он был очарован. Ему вдруг показалось, что каким-то чудом оказался за кулисой вселенной и вместо примитивного и унылого механизма, творящего поддельные чудеса на сцене, вдруг узрел если не самого творца, то зримые следы его подлинного присутствия. Ему хотелось все потрогать, ко всему прикоснуться, точно маленькому ребенку. Ему внезапно захотелось нарушить царящую здесь тишину совсем уж несуразным криком: “Счастья! Всем! Даром! И пусть никто не уйдет обиженным!”