Плоть дерваля расплескивается гнойными ошметками. Ноги погружаются в нее до половины лодыжек. Увяз. Есть ли твердь? Есть. Остановка. Время уже не звенит – скрипит. Трутся друг о друга жилы мгновений, проворачивая колесо десятков мгновений, сотен мгновений. Мир с неохотой подается. Картинка размазывается.

Воздух подобен стене. Снежинки режут лицо. Блошка на пределе досягаемости. Захват. Сильнее. Раздавить напившихся кровью тварей. Переворот в прыжке.

Мир как мячик изнутри – даже если встать на голову, ничего не изменится. Ноги описывают полукруг – размен фигур. Блошка в обмен на Свордена. Словно невидимая рука сметает окровавленное тело.

Членистоногие потеряли добычу. Сил на новый толчок нет. Счет – на десятки мгновений. Твари начинают вяло шевелиться.

Шест! Спасение. Рука ноет. Ноги налиты свинцом. Что-то опускается сверху. Громадное. Жаркое. Наэлектризованное. Живая молния. Громовая птица. Разрядник потрескивает. Снег вперемежку с искрами. Успеет. Успеет. Ждать нельзя.

Разрыв. Время не выдержало. Сворден почувствовал, как в прыжке его толкнуло в спину, закрутило, и он неловко приземлился на бок. Лед молотом врезал по плечу.

Льдина хрустнула, накренилась, увлекая Свордена обратно в полынью, где над тушей дерваля повисла громовая птица, пытаясь подцепить приманку с оставленного Блошкой шеста.

Сил хватило лишь на то, чтобы сделать новый вздох и вонзить пальцы в неохотно поддавшийся лед. За спиной кипела схватка. Сворден посмотрел через плечо. Громовая птица взмахнула крыльями, взмыла, развернулась и сделала новый заход. Дерваль взревел, раззявил громадную пасть, плюнул, но разряд молнии ударил в пленку, смял ее, освобождая летуну путь. Птица замерла над шестом, ухватилась за приманку и…

Мир воспламенился. Вспышка ударила по глазам. В уши вбили по заряду взрывчатки и подорвали. Тело пронзили мириады иголок. Мышцы скрутились в тугие жгуты, судорогой свело каждую из них. Хотелось закричать, но воздух исчез. Свершилось чудо. Рухнули все преграды и легион впечатлений вторгался в мозг, который отказался складывать из них привычную картину замкнутого на себя мироздания.

Свордена растворил мировой океан, теперь лишенный бледной палитры загаженных радиацией вод, увлек мимо грандиозной кальдеры, чьи иззубренные вершины терялись в облаках, а склоны испещряли лабиринты бесконечных лестниц, протащил сквозь узкие фарватеры цитаделей, раскинул широко в нескончаемом водовороте Стромданга, и ввергнул в чудовищный поток Блошланга, чья сила скручивала мир, выворачивала наизнанку, кехертфлакш, кехертфлакш, кехертфлакш…

– Кехертфлакш, – проревел Блошланг голосом Церцерсиса.

– Сечешь, Клещ? Тут тебе не легкие отбивать. Тут, сечешь, такой разряд вставило, с тебя вся шкура лохмотьями пойдет. Башка Сворден, башка!

Пальцы надоедливо ощупывали лицо. Мир с трудом втискивался в привычное узкое русло промороженного гноища. Хаос пятен превратился в физиономию. Сворден пятерней оттолкнул Пятнистого и сел. Затем встал. Льдина покачалась и остановилась.

– Здорово его шарахнуло, – сообщил Гнездо, опасливо заглядывая в полынью.

– Взорвался, – сказал Паук. Потрясение родило в его манере говорить прошедшее время.

Церцерсис наколол на нож черный ошметок, осторожно понюхал, прикусил. Задумчиво пожевал.

– Ты чего, чучело, туда сиганул? – Сворден промолчал. – Тебя что, Мокрицей зовут, урод?

– Нет, – сказал Сворден и поискал взглядом Блошку.

Церцерсис выплюнул изжеванный кусок и двинулся в Свордену, отставив руку с ножом. Блошка лежал неподвижно около полыньи в луже крови.

– Знавал таких, – сказал Гнездо. – Берутся непонятно откуда, живут непонятно и других не понимают. Не кипятись, Це. Гноище – оно на то и гноище. Отбросы. Мусор.