О том, что в пути Атея подстерегают опасности, Яся старалась не думать. Он – сильный! Не помри бабка Поветиха, она бы помогла. От нее Яся слыхала, что, провожая близкого человека в дорогу, нужно зашить ему в одежду оберег – прядь своих волос – нашептать заговор и плеснуть вслед водицы. Вот только слова заговора унесла знахарка с собою в могилу.

Яся все же отрезала у себя волосы, перевязала светлый завиток красной ниткою и зашила в ферезею Атея. И воду плеснула. А слова шепнула свои, какие сердце подсказало:

– Ой, как сокол из гнезда вылетает,

Путь далекий его ожидает:

Полетит он над водами текучими,

Полетит над лесами дремучими,

Полетит над острыми кручами.

Пусть в пути его мой оберег защищает,

Чтобы горькой воды не напиться,

Чтоб в лесу чужом не заблудиться,

Чтоб об острые кручи не разбиться.

Пусть поможет ему солнце красное,

Чтоб была путь-дорога ясною,

Пусть поможет ему луна нежная

И как мать к нему будет бережная,

Пусть помогут ему ветры буйные,

Пусть не буйствуют, лишь посвистывают,

Чтобы крылья его были быстрыми,

Чтоб далекий путь укорачивали

И к родному гнезду поворачивали,

Чтоб не стояло гнездо опустелое,

Чтоб не маялась семья осиротелая.

Давным-давно исчезла, истаяла на дороге фигура уходящего Атея, а Яся все стояла у околицы и всматривалась вдаль. Перед ее внутренним взором мелькали какие-то лица, почерневшие венцы незнакомых изб, темные лапы елей и звенящие стволы сосен. «Далека твоя путь-дороженька, сокол мой ясный, – думала Яся. – Так бы и побежала за тобой следом, но – нельзя, нужно сына беречь. Зорень»! – девушка с улыбкой погладила свой живот. Вот тут, прямо под ладонью толкнул маму ножкой малыш: не забывай, мол, обо мне.

– Не забуду, не забуду! – уже вслух сказала Яся. – Не замерз, сыночек? – и она заботливо укутала живот шалью.

Постояла у околицы еще несколько мгновений и побрела домой.

Без Атея дом утратил все свое очарование. Тусклый свет из окошка, блеклые цвета мисок, огонь в печи – и тот невеселый. Яся села на лавку у окошка и задумалась. Она не сразу заметила, как возле печки возник домовой Шустрик. Потоптавшись немного, пошаркав для приличия ножкой, хранитель очага не вытерпел и громыхнул стоящим рядом ухватом.

– Да заметишь ты меня, наконец, Яся? Я уже три часа здесь стою!

– Шустрик? – девушка рассеяно поглядела на домового. – Чего тебе?

– Как это – чего? Я домовой, или куль с отрубями?

– Домовой, конечно. Так что с того?

– Что – что, – Шустрик возмущенно засопел. – Тебе домовой явился. Обязана спросить: к добру – или к худу?

Яся невесело рассмеялась:

– Я тебя по двадцать раз за день вижу. Что ж, каждый раз – спрашивать?

– Каждый раз – не надо. А сейчас – спроси!

– Ну, хорошо—хорошо. Спрашиваю: к добру – или к худу?

– То-то, порядок соблюдать надо! – домовой удовлетворенно улыбнулся, но тут же скривил физиономию в горестной гримасе и запричитал:

– Ой, к худу, к худу, к худу!

Сердце Яси оборвалось: Атея ждет беда.

– Да ничего худого с твоим муженьком не случится! – домовой досадливо поморщился недогадливости хозяйки. – Это тебя худо ждет, на пороге стоит, в двери стучится.

– Тьфу ты, проказник, напугал как! – Яся облегченно вздохнула. – Раз с Атеем все будет хорошо, мне бояться нечего: со мною отец и мама, жизнь в деревне тихая, да мирная настала. Ну, скажи, что пошутил, а, Шустрик?

– Я при исполнении, – оскорбился домовой. – Уговаривать тебя не буду. Хочешь – верь, не хочешь – не надо.

И он растворился в воздухе, словно бы и не стоял никогда возле печки.

– А вдруг и вправду Шустрик не к добру явился? – испугалась вдруг Яся. – Как он сказал – худо на пороге стоит, в двери стучится?