Идти было недалеко. По еле заметной тропинке они вскарабкались на крутой берег, а там – лесом, поднимаясь все выше и выше, пока не оказались на вершине скалистого утеса, круто обрывающегося в реку. Высота каменной стены, удивительно гладкой, без выступов и трещин, была саженей двадцать. На вершине, впившись корнями в расщелины, росли два могучих дуба и десятка три их детишек поменьше. Внизу, под утесом, плескалась вода, закручиваясь в водовороты, из чего Атей сделал вывод, что глубина реки здесь порядочная.

Наклонившись над обрывом, можно было заметить единственный крошечный выступ, на котором с трудом разместились бы два человека, да и то стоя впритирку друг к другу.

– Ну, вот и пришли, – женщина остановилась возле одного из дубов, приподняла замшелый камень и вытащила из открывшегося тайника прочную веревку с завязанными на ней узлами.

Один конец веревки она привязала к дубу, а другой бросила вниз, на скалистый уступ.

– Спускайся! – приказала Атею.

– Да мы же на этом выступе не поместимся, – юноша взглянул вниз и отошел от края обрыва.

– Спускайся, говорю, там – вход в пещеру.

И в самом деле, невидимое сверху отверстие вело от уступа вглубь утеса, в просторную пещеру. Не успел Атей оглядеться, как спасительница оказалась рядом с ним.

– Раздевайся, сейчас я тебя сушить буду, – женщина принесла из глубины пещеры охапку хвороста и запалила его в очаге, вокруг которого было расставлено несколько гладких валунов.

– Садись сюда, а одежду на камни положи.

Привязав веревку к котелку, женщина зачерпнула из реки воды и принялась что-то стряпать. Вскоре пещера наполнилась теплом и ароматом кипящей похлебки.

Спасительница, наконец, сбросила с себя плащ. Она уселась на один из валунов с деревянной ложкой на длинной ручке – мешать похлебку. Атей во все глаза глядел на нее.

Женщина оказалась совсем еще молодой, слегка полноватой, но гибкой и ловкой. Яркие рыжие волосы были небрежно собраны в узел на затылке и заправлены в платок, едва покрывающий голову. Удивительные зеленые глаза под рыжими ресницами, алые губы, ямочки на щеках. Ее можно было бы назвать красавицей, если бы не жесткое, хищное выражение лица. Одежда на женщине была мужская, украшения отсутствовали вовсе.

– Ну, чего пялишься, красавчик, или бабы не видел?

– Ты кто? – Атей с трудом разлепил сведенные холодом губы.

– Я-то? Да не принцесса заморская, – усмехнулась незнакомка. – Маманя Лапонькой кликала, да я уж то имя и забыла давно. Парни мои – атаманшей зовут, а все прочие – Волчицей.

– Атаманша, – протянул Атей задумчиво. – Разбойница, значит.

– Догадливый.

Атаманша помешала варево ложкой, попробовала и удовлетворенно сплюнула в костер: готово!

– А чего это ты скосоротился, красавчик? Думаешь, если баба, так и верховодить не может? Вот и братец мой так-то думал, когда папаша помер. Папаша мой был первейший атаман в округе. Всех разбойничков под себя подобрал. А когда помер, тут мы с братцем и столкнулись лоб в лоб: кому атаманить? Я-то, не смотри, что баба, с детства всему нашему ремеслу обучена. Пришлось братца прибить, слабаком против меня оказался. С тех пор я – главная. Что хочу, то и делаю, кого хочу – того люблю. И никто слова не скажет, никто не осудит.

– Что-то я никого больше здесь не заметил.

– А-а, ты о парнях моих? Так они нынче – в свободном поиске. Сегодня все воруют, не только разбойнички. Вот и мои надумали удачей разжиться.

– Что-то не пойму я тебя.

– А чего тут понимать? Ты разве о воровинове дне никогда не слыхал? Видать, издалече идешь.

– Так и есть, издалека. У нас никакого воровинова дня никогда не было.