– Извините. Я просто устала, – отвечаю. И пытаюсь улыбнуться. – Можно мне белого вина, пожалуйста? Любого, какое у вас есть. И спасибо.
Я притворяюсь, будто меня интересуют фотографии, почти вплотную друг к другу развешанные на красной стене рядом с барной стойкой, пока Джиллиан достает из холодильника бутылку «Пино гриджио» и наливает. Некоторые фотографии вставлены в рамки, некоторые заламинированы: цветные, сепия, черно-белые пейзажи моря, скал и пляжей, портреты мужчин, женщин и детей. Над ними – вырезанный из коряги кусок лакированного дерева с написанными черной краской словами: «Овца всю жизнь будет бояться волка, а потом ее съест пастух».
– Веселенькое высказывание, – улыбается Джиллиан, протягивая мне вино. – Но оно было здесь еще до меня, как и большинство этих фотографий. Многие из тех, кто на них изображен, сегодня сидят здесь.
– Мэгги!
Я узнаю́ слегка щербатую улыбку и гладкую каштановую стрижку Келли по ее фотографии в интернете. Она обходит стойку бара, обнимает меня за плечи и крепко сжимает.
– Я так рада, что вы здесь. – Отпускает меня, чтобы еще раз широко улыбнуться и снова обнять. – Я уже начала думать, что ваше письмо мне померещилось… Как прошло ваше путешествие? Наверняка ужасно. Пожалуй, проще добраться до Северного полюса… Джиллиан, можно мне как обычно?
Келли забирается на табурет рядом со мной и поворачивается лицом к залу.
– А, я пропустила ежемесячное общее нытье, – отмечает она. – Какая досада… Жаловаться – это для некоторых постоянная работа. – Она протягивает барменше банкноту в пять фунтов, в то время как Джиллиан ставит на барную стойку еще один большой бокал вина. – Спасибо. – Келли смотрит на меня и подмигивает. – Итак… Не хотели бы вы получить краткую информацию об этих замечательных и милых людях, раз уж собираетесь жить среди них в обозримом будущем?
– Конечно.
– Хорошо. – Келли опирается локтями о барную стойку, скрещивает ноги и указывает на четырех мужчин, сидящих за маленьким столиком. – Дрочер, дрочер, хороший парень, дрочер.
Когда я начинаю смеяться, она сжимает мое плечо.
– О, слава богу… Наконец-то кто-то понял мои шутки. Пожалуйста, скажите, что вам меньше тридцати лет! Это, наверное, очень грубый вопрос. Я имею в виду, что вы выглядите моложе тридцати, очевидно. Просто у здешних людей есть привычка уезжать, как только они заканчивают школу, и возвращаться только тогда, когда они уже готовы получать свою пенсию. Лично я за нашествие студентов-археологов.
Я снова смеюсь. Келли в точности такая, какой я ее себе представляла.
– Мне почти двадцать пять, – отвечаю я. – А вы не уезжали отсюда?
– Мама с папой переехали на Норт-Уист, когда мне было три года, так что до сих пор я здесь и не жила по-настоящему. Большинство людей сегодня приехали из Урбоста на собрание, а летом всегда прибывают туристы. Но постоянное население Блармора составляет около семнадцати человек. Всего семь человек моложе тридцати – и трое из них моложе десяти. Включая моего пятилетнего сына.
– У вас есть сын?
– Фрейзер. – Она снова улыбается. – Отчасти из-за него я и оказалась здесь. Я уехала с островов, когда мне было восемнадцать, и встретила его отца в Глазго. У нас произошел довольно неприятный разрыв чуть больше трех лет назад. – Тень, пробежавшая по ее лицу, настолько коротка, что я почти не замечаю ее. – Это очень длинная, очень печальная история, для пересказа которой потребуется не один бокал вина. Но я собираюсь вернуться. В Глазго, я имею в виду. Как только у меня будет достаточно денег, чтобы снять квартиру и начать обучение. Я хочу стать детской медсестрой… Боже мой, какое потрясающее ожерелье! Где вы его купили?