– Рейн, мне было нелегко выносить приговор.

Хотелось кричать. Нелегко? Так зачем он его вынес? Судьбой детей распоряжался глава местной Церкви. Отец мог озвучить любой приговор, это было в его силах. Смерть называли милосерднее перевоспитания.

– Это для твоего же блага. Я хочу, чтобы ты стал хорошим человеком…

На глазах у матери появились слезы, она отвернулась.

– …Раз ты не смог усмирить своего демона, тебе помогут это сделать.

– Арджан, прошу, во имя Яра! – снова взмолилась мама. – Ему тринадцать, он не выживет!

– Как не выжил тот мальчик? – холодно спросил отец.

Перед глазами снова появился образ: Оксандр оседает, из его виска течет кровь. Рейн задрожал, упал на колени:

– Прошу, отец, вынеси другой приговор! Я клянусь, что больше никогда не послушаю демона, я научусь смирению, я буду во всем слушаться, я…

Отец рывком поднял Рейна и встряхнул за плечи:

– Кто падал сам, тот встанет сам. Ты должен был раньше понять цену своих поступков. Теперь выход один.

Отец развернул его сильным движением рук и подтолкнул. Рейн замер у двери Черного дома, затем шагнул вперед.

Рейн замер у двери Черного дома, затем шагнул вперед. Он заходил внутрь изо дня в день, по разу, два и больше, но страх перед зданием не отпускал до сих пор, он въелся под кожу и снова и снова заставлял чувствовать себя отправленным на перевоспитание мальчишкой.

Рейн поднялся на третий этаж, пронесся по пустым коридорам, рывком открыл дверь и, не здороваясь, сел на углу стола. В нос ударил тяжелый запах дешевых сигарет и пота.

Профессия велела быть готовым ко всему, и Рейн привычно-цепким взглядом скользнул по дверям и окнам, затем прошелся по сидящим рядом. Как и у него, лица других инквизиторов скрывала полумаска. Некоторых Рейн никогда не видел без нее: они узнавали друг друга по глазам и голосу.

Если с дверями, окнами и лицами все было по-прежнему, то сама приемная изменилась. Еще несколько дней назад она сверкала позолотой, от обилия красного болели глаза, а от безвкусицы и вычурности – сердце. Новый глава третьего отделения Инквизиции еще не успел представиться, а уже взялся за перемены. Хотя они внушали обещание, что он – человек знающий дело, более сдержанный и не променявший гордость на достаток, в отличие от предыдущего.

Обои имитировали дубовую обшивку. Напротив окон тянулся ряд картин: битва с демонами, победа Яра, побег на Кирийские острова – основная история, достаточно, чтобы продемонстрировать приверженность доктрине, но не слишком много, чтобы показаться фанатиком. Посреди приемной стоял большой прямоугольный стол с резным краем, за ним – обтянутые черной тканью кресла, такие же сдержанные и мрачные, как инквизиторы.

– Эй, ноториэс.

Рейн узнал Ирта по хриплому голосу и блеклому взгляду, сияния которому не добавляло ничего, кроме полученного жалования.

– Опять выдумали черт знает что. Только привыкли к одному, а тут другой, здравствуйте. – Ирт наклонился к Рейну, глаза выдавали, что под маской прячется улыбка. – Ну, поглядим. Не будет ничего хорошего, скажу я. Хотя тебе-то что терять, да, ноториэс?

Для Ирта это было пределом дружелюбия, но Рейн милости не оценил и, держа руки под столом, сжал правую в кулак и выставил средний палец. В этот жест вкладывали многое: и пренебрежение, и злость, и равнодушие – его Рейн заучил с детства.

Между другими дружбы было не больше. Они не переставая кусали друг друга, потому что стоящие выше кусали их. Собравшиеся здесь были практиками Инквизиции, они выполняли грязную работу, и уважения к ним не удалось бы найти ни на городском дне, ни среди верхов.