– Да нормально. Ты же с Боровом, а Борова пацаны конкретно уважают. Слышь, Апостол, только ты сам с ним поговори, ладно? Если я ему чего-нибудь про Кержнера вякну, он меня тут же уроет. Они же с детства дружат.

– Хорошо. Я с ним поговорю.

– Вот и ладушки. А я побегу. Мне еще в училище.

Мельник допил кофе, встал со стула, пожал Апостолу руку и мелкой рысцой двинулся к выходу. Апостол проследил за ним взглядом. Посмотрел, как Мельник, вжав голову в плечи, перебегает дорогу. Затем отвел взгляд от окна, посмотрел на пустую чашку и поморщился.

– Гнида, – тихо проговорил он. – Значит, гнида… Ну-ну, посмотрим, кто из нас гнида.

С Боровым Апостол встретился в тот же вечер. Дождь уже утих, поэтому встретиться решили в сквере. Вслед за дождем угомонился и ветер. Вечер был необычно спокойным и теплым. Жаль только, что скамейки были влажными, но Апостол это предусмотрел и положил на промокшие доски заранее приготовленные полиэтиленовые пакеты.

– Сядешь? – предложил он Боровому. Однако тот покачал головой:

– Постою. Ты сказал, что у тебя что-то срочное. Давай, выкладывай.

– Разговор будет нелегким, – предупредил Апостол. – Я хочу, чтобы ты спокойно меня выслушал.

– На то ты и Апостол, чтобы я тебя слушал, – насмешливо парировал Боровой.

Апостол подождал, пока Боровой закурит, и лишь потом заговорил:

– Я хочу поговорить о твоем приятеле – Кержнере.

Зажигалка замерла в руке Борового.

– О Сереге Кержнере? – удивился он. – Валяй, говори.

Апостол откашлялся и улыбнулся.

– Ты, конечно, в курсе, что он не русский. Боровой криво усмехнулся:

– Ну, типа да, не русский. Но мать-то у него русская. И сам он такой же, как и мы.

– Такой же, да не такой, – с улыбкой сказал Апостол.

Боровой пожал плечами:

– У тебя тоже есть друзья прибалты. Густав, например. Он ведь эстонец или кто там?

– Неважно. Я бы ничего не говорил о Кержнере, если бы он был эстонцем или латвийцем. Даже если бы он был каким-нибудь… чувашем. Но твой друг Кержнер – еврей.

Апостол смотрел на Борового с грустной улыбкой. Тот молчал, потупив взгляд.

– Еврей, понимаешь? – повторил Апостол. – Жид. А жиды – наши исконные враги.

– Но Серега – нормальный пацан, – возразил Боровой. – Я его со школы знаю.

– А ты думаешь, если бы он был с червоточиной, он бы ходил и всем говорил: «Посмотрите, я вонючий жид и ненавижу русских»? Так, что ли? Жид на то и жид, чтобы хитрить и маскироваться. Снаружи он такой же, как мы. Но если копнуть глубже…

Апостол замолчал, предоставляя Боровому самому определить, что будет, если «копнуть глубже». Боровой, однако, не спешил соглашаться.

– Но ведь и среди жидов есть исключения, – сказал он, недобро сверкая глазами.

Апостол улыбнулся и покачал головой:

– Нет, Боров. Жизнь показывает, что исключений в этом деле не бывает. В любом жиде, каким бы нормальным пацаном он ни был на вид, скрывается червоточина. Мы с тобой не раз это обсуждали, и раньше ты со мной соглашался.

– Но я не знал… Я не думал, что…

– Пойми, Боров, я говорю это все не из-за того, что Кержнер мне неприятен. В нашем деле важна идея. Та идея, за которую наши братья готовы умирать и, если придется, убивать. Мы можем изменить друг другу, но мы не можем изменить идее. Если мы так сделаем, то все, нашему движению конец. Понимаешь? Слишком многое поставлено на карту. Да я бы сам отдал свою паршивую жизнь за Кержнера. Но сделать так – значит предать идею.

Боровой молчал. Тогда Апостол достал из кармана лист бумаги с уставом, скрепленным кровавыми подписями «черных волков».

– Посмотри на это, Боров, – мягко сказал Апостол. – Это все не игра. Мы дали слово. Мы подписались кровью. От нас зависит будущее страны, в которой мы живем. На кону – существование России. Неужели ты не понимаешь?