Последний на сегодня пациент, тоже ребенок шести лет, пришел на прием вместе с мамой. Та кивает своему сыну и говорит: «Слушай врача, сынок, больно не будет». Эти слова не очень успокаивали ребенка, в голове у него бились противоречия: раз мама и врач говорят, что не будет больно, – значит, не будет, но в то же время опыт прошлых посещений говорит о том, что, возможно, все-таки будет больно и мама и врач специально так говорят, чтоб успокоить и быстро вылечить зуб, – эти мысли не давали ему покоя и заставляли его крутиться в кресле в поиске удобной позиции и задавать кучу вопросов от волнения, типа: «А что это? А для чего это? А как это делать?» Глаза его быстро бегали во все стороны, благо человеческий угол зрительного обзора ограничен, иначе бы он просто изнурил свое глазное яблоко. И как только он услышал жужжащий звук мотора и увидел приближавшийся к его рту инструмент, глаза его тут же перестали бегать и зафиксировали один объект; зрачки все больше увеличивались в диаметре, руки сжали подлокотники кресла, и только я коснулся его зуба, как он тут же резко дернулся, откинув с моей руки инструмент и закрыв руками уши; одновременно он зажмурил сильно глаза и сжал челюсти с моим пальцем во рту с такой нагрузкой, что я почувствовал, будто меня сильно ударили тупым ножом по фаланге. Перчатка порвалась, кровь струей хлынула из пальца. В итоге в хирургическом отделении мне наложили несколько швов.

Я вернулся на рабочее место с измотанным пальцем и продолжил заполнять медицинские карты, накопившиеся за сегодня.

Опять я последний ухожу из поликлиники, закрываю ее и направляюсь домой по истоптанной, хрустящей снежной тропе – зима по календарю еще не наступила, а с неба падают, кружась в легком танце, огромные хлопья пушистого снега.

Опять после изнурительного дня я возвращаюсь домой с тяжелой головой – тяжелая она оттого, что в ней куча мыслей и эмоции, которые пожирают изнутри; уставшие от детских криков и писков барабанные перепонки, больная от неправильного по отношению к пациенту положения спина; пустой желудок, мычащий от голода; постоянные метания от того, надо ли мне все это, правильно ли я поступаю.

Зайти я не успеваю домой, как на меня тут же обрушивается гора претензий:

– Почему ты не убрал снег? Ты видел, сколько навалило? Или ты хочешь, чтобы я сама после всей готовки, стирки, глажки еще и снег убирала? Ты совсем не уважаешь родительский труд, а я столько в тебя вложила.

– Так я только пришел.

– Утром, вместо того чтобы валяться на кровати, мог встать пораньше и прибраться.

Я развернулся, хлопнул дверью и вышел из дома, зашел в гараж, завел машину и уехал прочь от этих претензий и криков. На работу я ходил пешком, так как она была неподалеку от дома, а машину использовал обычно в таких случаях, чтоб уехать куда-нибудь подальше.

Я выехал за поселок – было там одно местечко, куда ездил и где проводил время наедине со своими мыслями. Я остановился на обочине – вокруг был глухой темный лес, слышны были свистящие порывы ветра, которые слегка качали деревья. Я сидел и просто наблюдал за всем этим, находил в этом какое-то утешение, и так день сменялся ночью, света становилось все меньше, видно было его только вдали за горизонтом – этот свет носил в себе разные оттенки: бело-голубая палитра смешивалась с желто-оранжевой гаммой. В боковом зеркале автомобиля, прислонившись головой к стеклу машины, я наблюдал, как в конце длинного темного коридора высоких деревьев ярко горела круглая оранжевая луна, продолжая свой медленный ход, и мой взор тут же пал на нее: она приковала к себе все мое внимание и манила, нашептывая слова успокоения, – все плохие мысли в тот же миг покинули меня, луна, будто дементор, высосала все негативные эмоции, остались только звук свистящего дуновения ветра и соблазнительная оранжевая точка в конце коридора, и все. Умиротворение. Вскоре она скрылась, унеся с собой мои переживания.