– Пф! – произнес Вулф. – Перестань царапать стол. Завтра пойдешь туда снова и будешь искать признаки увядания. Возвращайся к шести.

Но он не выдержал. На следующий день за ланчем его зависть и любопытство наконец вылились через край. Он отставил чашечку кофе с видом человека, готового ради Великого Дела перенести все трудности и испытания, и сказал мне:

– Приготовь седан, пожалуйста. Я поеду туда, чтобы взглянуть на все это безобразие.

Таким образом, в четверг я оказался на выставке цветов в четвертый раз. Народу было еще больше, чем в предыдущие дни, и я тащил Ниро Вулфа на четвертый этаж, где размещались орхидеи, как эсминец, прокладывающий дорогу линкору через минное поле. Пару раз нас останавливали знакомые, чтобы обменяться приветствиями. На третьем этаже, проходя мимо лесной полянки фирмы «Ракер и Дилл», Вулф остановился, чтобы посмотреть на нее. Зрители вокруг веревочного ограждения толпились в три ряда, Гарри и Энн играли в ножички. Когда где-то рядом сверкнула фотовспышка, Энн и глазом не моргнула.

– Взгляните на ее зубы, когда она улыбается, – сказал я, – взгляните на ее пышные волосы цвета патоки. Она держится увереннее, чем в первые дни. Год такой жизни испортит ее. Посмотрите на листья пионов: они желтеют и чахнут от тоски, ибо она пробудет с ними еще только день.

– Это не пионы. Это азалии и лавры, и желтеют они от болезни.

– Называйте это болезнью, если хотите. Они чахнут от тоски…

Вулф двинулся вперед, и я, пытаясь оказаться впереди него, чтобы прокладывать дорогу, чуть не сшиб с ног трех дам.

На четвертом этаже, не обращая внимания на другие орхидеи, хотя там были самые великолепные экземпляры B. Thorntoni, какие мне доводилось видеть, он сразу направился к стеклянному контейнеру. Табличка на нем гласила: «Безымянный гибрид мистера Льюиса Хьюитта. Только три экземпляра». Они, безусловно, представляли собой нечто особенное, я не видел ничего подобного ни на одной выставке, не говоря уже о двадцати тысячах орхидей самых разнообразных сортов в оранжерее Вулфа. Я пристроился в сторонке и стал наблюдать за лицом Вулфа. Он что-то бормотал себе под нос, потом застыл на расстоянии пяти дюймов от стекла. Его физиономия не выражала никаких эмоций, но мышца на шее подрагивала, выдавая, что все в нем кипит. За четверть часа он ни разу не шелохнулся, даже когда дамы толкали его, пытаясь протиснуться к орхидеям. Хотя, вообще-то, он терпеть не может, когда к нему прикасаются. Потом он отошел, и я решил, что с него хватит.

– Жарко здесь, – сказал он, снял пальто и отдал его мне.

– А-а, мистер Вулф, вы пришли! – сказал чей-то голос. – Это действительно честь для нас! Что вы о них скажете?

Это был Льюис Хьюитт. Вулф протянул ему руку. Шляпа, пальто и перчатки на Хьюитте были не те, что накануне, а трость в руке – та же: золотисто-желтая с красновато-коричневыми крапинками. Любой хороший оценщик с ходу определил бы ее стоимость в 830 долларов, не меньше. Хьюитт был достаточно высокого роста, чтобы смотреть на Вулфа сверху вниз, с демократической улыбкой под аристократическим носом.

– Они интересные, – произнес Вулф.

Интересные. Ха-ха!

– Разве они не изумительны? – Хьюитт так и сиял. – Если выкрою время, достану вам одну, чтобы вы могли рассмотреть ее получше, но сейчас я иду наверх, на обсуждение роз, оно уже началось. Вы ведь еще побудете здесь? Буду признателен. Привет, Уэйд, я уже бегу.

Уэйдом он назвал коротышку, только что подошедшего к нам. Пока они с Вулфом обменивались приветствиями, я с интересом его рассматривал. Это был не кто иной, как У. Дж. Дилл собственной персоной, работодатель моей будущей жены. Во многом он был точной противоположностью Хьюитту: на Вулфа Дилл смотрел снизу вверх, его видавший виды коричневый костюм явно соскучился по утюгу, а колючие серые глаза, казалось, не умели улыбаться.