Моя группа называлась «второй рабочей»: главной характеристикой ее обитателей была трудоспособность и физическая выносливость. Умственно отсталые подростки находились вперемешку с обычными пацанами, которых отправили в дурку за плохое поведение и побеги. Хотя «обычными» многих из них можно было назвать лишь условно: годы, проведенные в психоневрологическом интернате, оставили отпечаток. Некоторые не умели писать и читать, а в сумерках сознания возникала мешанина из реальности, фантазий и избирательной памяти о прошлом.

Каждое утро начиналось с линейки. Старшие ребята держались особняком и принимали участие в общих мероприятиях со снисходительным одолжением. Было понятно, что их интересовали не игры и конкурсы, а сами волонтеры – новые лица в этой забытой богом деревне. Я отметил у пацанов сильнейшую интуицию: им хватало нескольких минут, чтобы раскусить человека, найти его больную мозоль или ахиллесову пяту. Они могли не сговариваясь начать травить какого-нибудь гордого или заносчивого вожатого, и в то же время крайне тактично и нежно вести себя с беззащитной девчонкой, которая за месяц работы ни разу не произнесла матерного слова.

Со временем мы перестали имитировать бурную деятельность, а вместо этого сосредоточились на том, что действительно было интересно и нам, и ребятам – на долгих прогулках летними вечерами и бесконечных разговорах о жизни, людях и личных историях. Мы уходили из интерната, забирались под старые купола разрушенной церкви, гуляли в лесу и часто возвращались в корпус затемно.

Очень скоро я сблизился со своими подопечными. Тяжелое положение ребят и полная безысходность произвели на меня столь сильное впечатление, что собственные проблемы отошли на второй план.

Все эти наркотики, творческие метания и неустроенность выглядели мелочно. Я хотя бы догадывался о личной вине в собственном положении; ребята же на самом деле оказывались заложниками чудовищных обстоятельств – трагедий, разрушивших их жизни еще в детстве.

Лагерь кончился большим скандалом.

Разброд и шатание, опоздания и наплевательское отношение к режиму окончательно достало администрацию, и нашей компании было предложено покинуть лагерь до конца смены. Кто-то из девчонок рассказал это пацанам, и те в бешенстве пригрозили воспитателю организованно вскрыть вены всей группой. Директор сказал, чтобы мы убирались сами, если не хотим стать причиной отъезда половины рабочей группы в областную психбольницу. Нам обменяли билеты и подогнали автобус на ближайший поезд.

Я помню, как стоял с рюкзаком у деревенского магазина с прощальным подарком в руках. По распоряжению старших ребят дети, занимавшиеся в мастерской, оплели для меня камышом бутылку деревенского самогона. Все наши вожатые уже забрались в салон, а я курил, пытаясь сообразить, что делать. Мне не хотелось уезжать: я чувствовал некоторую ответственность за ребят и понимал, что, если уеду сейчас, вряд ли вернусь когда-то еще.

В итоге я остался.

Парни поселили меня у детдомовской воспитательницы. За короткое время я сошелся со всем персоналом интерната и сотрудниками благотворительной организации, что работали на его базе. А осенью начал работать волонтером в доме, где выпускники интерната учились жить самостоятельно.

Найти общий язык с ребятами оказалось несложно, по большому счету, я был ненамного старше. В их компании доминировал авторитет силы, но нам удалось сойтись на доверии, честности и простой человеческой поддержке. Не надо быть психологом, чтобы понять: за внешней бравадой, агрессией и протестом скрывались совершенно обратные вещи – отчаяние, страх перед будущим и жуткая неуверенность в себе.