Зря, наверное, спросил. Галина снова завелась.

– Иди отсюда, если хочешь остаться, – выпалила она и пошла наверх.

Иннокентий побежал следом.

– Я скоро приду, – он догнал ее перед выходом во двор, – если ты не возражаешь. Возможно, с деньгами.

– Это уже лучше, – вздохнула Галина. – Ты на меня не обижайся, – она повернулась к нему, – просто я плохо спала.

– Я не обижаюсь, – честно признался он, – я вообще ни на кого не обижаюсь.

– Что, прощаешь все и всем? – резко спросила Галина. – Может, ты Иисус?

Иннокентий понимал, что она чем-то расстроена, и ее нужно как-то успокоить, и потом все-таки он и правда зашел в комнату, куда его никто не приглашал.

– Во-первых, – спокойно произнес он, – я ни с кем особенно не общаюсь, поэтому никто не собирается меня обижать, а во-вторых, когда меня пытаются обидеть специально, я думаю, не сам ли я в этом виноват? Знаешь, так проще жить, хотя если подумать, то жизнь штука не простая.

– Знаю, – кивнула Галина.

– Если хочешь, я никогда не буду спрашивать про эту комнату.

– Это такой бизнес… Как-нибудь потом расскажу. Ты бы съел чего-нибудь перед уходом, – совсем по-домашнему добавила она.

– Уже съел, – улыбнулся Иннокентий.

– Быстрый мальчик, – Галина рассмеялась и вышла во двор.

Там он увидел Валентина. Тот, одетый в одни только сиреневые плавки, стоял возле сарая и нажимал ногой на какой-то прибор, внешним видом напоминавший кузнечные мехи. Возможно, это и были мехи, потому что из узкого отверстия, которыми они заканчивались, валил густой белый дым. Где-то в походах Иннокентий видел дымарь, которым пчеловоды окуривают ульи, так вот эти мехи чем-то его напоминали, только были несколько больше. Подойдя ближе, Иннокентий понял, что ошибается. Это был явно не дымарь, так как дым совершенно не имел запаха. Никаких пчел он бы не смог отпугнуть. Да и нигде на участке Иннокентий не заметил ни одного улья. Спрашивать о предназначении странного прибора он не стал, так как Валентин, подняв голову, одарил Иннокентия полупрезрительным взглядом. Точно такой же взгляд он бросил и на сестру. Она остановилась рядом с Валентином, явно намереваясь о чем-то его спросить, а Иннокентий пошел к калитке, все же поприветствовав Валентина кивком. Тот проводил его неприязненным взглядом, снова занявшись выпусканием дыма.

– Дай мне дидрахму, и узнаешь много интересного о пришельцах. – Седая сводня заискивающе улыбалась.

Гермиона словно окаменела. Ее похожее на студень лицо покрылось коростой немоты и презрения.

– Я скажу тебе такое, что дидрахм покажется тебе оболом – так мало я прошу в сравнении с тем, что хочу сообщить тебе.

– Что же ты хочешь сказать мне? – Гермиона бросила на старуху пренебрежительный взгляд.

– Дай вначале монету, – не сдавалась сводня.

– Ты, Леофила, совсем обнаглела! – усмехнулась Гермиона.

– То, что я скажу, заслуживает целой горсти дидрахм…

Глаза старухи горели молодым огнем. Это черное пламя на миг оживило застывшие черты Гермионы.

– Я дам тебе драхму, – хозяйка достала из-за пояса кошелек из свиной кожи.

Серебряная монета исчезла в бесформенном тряпье старухи. Ее лицо пересекла судорога удовольствия.

– Это богачи, – доверительно сказала Леофила, – у них под накидками тугие кошельки.

Гермиона слегка приподняла насурьмленные брови.

– Верь мне, – горячо зашептала старуха, – Леофила никогда не ошибается.

– Я и сама поняла, что это не плебеи, – со значением произнесла Гермиона. – Спасибо, Леофила, можешь идти.

Сводня поклонилась хозяйке и поспешила убраться. А Гермиона позвала Исидора.

– Беги к Пантелеймону, скажи, у меня к нему срочное дело. Я жду его не позднее полуночи.