– Лиля! – крик застрял у меня в горле плохо прожеванным, сухим куском, и я бездумно, с пустыми руками вбежал в квартиру, не разбирая дороги, ударяясь плечом о косяк, почти ничего не видя перед собой.

Лиля лежала на полу нашей спальни, в обрывках своей нелепой пижамы и улыбалась, уставившись пустыми глазами куда-то в стену, безвольно запрокинув голову, и ее медно-рыжие волосы сплелись с черно-алыми разводами.

Старуха сидела на корточках, склонившись над ней, отвратительно обнаженная, и между валиками жировых складок сочился гной. Она склонилась над животом моей Лили, распоротым, точно мешок, и погружала когтистые пальцы в горячее нутро, черпала, зажимала бледными ладонями кровавую мешанину и жадно прихлебывая – жрала. Она обернулась не сразу, точно давая мне разглядеть все в деталях, точно желая, чтобы я запомнил это все четко для своих будущих ночных кошмаров.

Она обернулась, качнув ссохшимися мешочками грудей, между которыми проступили зеленые гнойные язвы, и улыбнулась. Между передними ее зубами застрял кусочек плоти.

– Я тебя съем, – сообщила она с радостью ребенка, и рассмеялась, громко, радостно, переходя на визг.

А я закричал.

Мне кажется, я кричал несколько часов. Наверное, я прекратил только когда мне вкололи убойную дозу успокоительного и увезли прочь.

Полиция, допросы, врачи, все это прошло мимо меня. Я не мог говорить с ними, зачем, когда весь мир перевернулся? Когда я понял, как эфемерно, шатко наше восприятие мира, как быстро все, во что мы верим, может рухнуть?

Откуда мне знать, что там, в темноте? Ему, там, в глубине, плевать, верю я в него или нет. Оно просто придет за мной снова.

В него никто не верит, и это его защита. Он будет убивать снова и снова, а люди будут винить других людей. Как обвинили меня в смерти Лили.

Я сижу в этой белой палате, запертый за замками и решетками, но я не защищен.

Когда-то человек, только обретя разум, придумал религию, придумал сказки и мифы. Чтобы хоть как-то объяснить реальность вокруг себя, создать смысл жизни, придумать смысл смерти. Чтобы не сойти с ума от неизвестности и пустоты, что окружала его жизнь.

Человек придумал все это, искусство, науку, религию, и спрятался за ними, как за щитом. Но что, если существует что-то еще?

Иногда, я верю, что я просто сошел с ума.

Иногда, я разговариваю с врачом, и я верю, что я просто сошел с ума и убил Лилю. Что-то перемкнуло в моих мозгах, этом супермощном компьютере, таком сложном, что никто и никогда еще не смог разобраться в нем до конца. Перемкнуло пару проводков, застряло пару нейронов, оборвалось пару сетей, и я спятил. И убил Лилю. Вспорол ей живот и пил ее кровь, как дикарь.

Иногда я верю в это.

Но иногда, по ночам, выглядывая в окно, я вижу ее. Старуха стоит и смотрит в мое окно. Я не вижу ее лица, но знаю, что она улыбается.

История этого рассказа проста, мне сказали: «напиши про кинотеатр». Я написала. У него и название такое, просто и по факту.

На самом деле, это моя дань любви к кинотеатрам, к которым я глубоко привязана с раннего детства. Очень жаль, что сейчас их становится все меньше.

Мне всегда нравились кинотеатры. Большие, с огромными залами и современными креслами, и маленькие уютные кинозалы, в которых едва помещается два десятка человек. Новые, в сияющих торговых центрах, похожих на стеклянные многоуровневые муравейники, и совсем другие, неловкие и застенчивые кинотеатры, прячущиеся в старинных каменных зданиях, скрывающие пестрые афиши за монолитными колоннами.

В кинотеатрах приятный полумрак, и всегда стоит теплый запах попкорна. Я закрывала глаза, предвкушая его соленый хруст и холод стаканчика колы, который вот-вот небрежно замрет в подставке подлокотника.