– Лев Борисович! – позвала Изольда, остановившись на пороге в передней. Первые минуты ее пребывания в квартире показали, что никакой борьбы здесь не было: кругом порядок, все вещи аккуратно расставлены и сложены; все основательное, дорогое и даже роскошное, начиная с ковров под ногами и заканчивая высокими зеркалами старинной работы. Антикварная мебель свободно сочеталась у Блюмера с современнейшей компьютерной аппаратурой, телефоном и прочими необходимыми предметами быта и техники. Чувствовалось, что в доме живет человек состоятельный, умный и с фантазией.

– А ведь он жил не один, – сказала Изольда, поднимая с пола шпильку с позолоченным жуком, весело блеснувшим зелеными стекляшками глаз.

В спальне не было туалетного столика, который мог бы свидетельствовать о присутствии в доме женщины, но на прикроватной тумбочке красного дерева стояла большая темная шкатулка из оникса, в которой Изольда обнаружила следы пудры, губную помаду, а также шпильки и пакетик с накладными ресницами и тюбиком медицинского клея.

В ванной тоже было предостаточно предметов женской гигиены, розовый халат, сорочки…

– Вообще-то Блюмер не был женат, – заметил Чашин. – Это я точно знаю. У нас есть один общий знакомый, так вот он рассказывал, что…

– Подожди, Вадим… – Изольда потянула носом и посмотрела в сторону лоджии, дверь которой была слегка приоткрыта. – Я снова чувствую этот запах… Он, верно, там…

Она достала из сумочки носовой платок и поднесла к носу. Медленно пересекла гостиную и вместе с Чашиным подошла к прозрачной двери, ведущей на лоджию.

Посиневший Блюмер с широко раскрытыми глазами полулежал на полу, прислонившись затылком к стене.

– Судя по всему, перед смертью он спокойно разговаривал с убийцей, – рассуждала Изольда, – поскольку в квартире полный порядок, следов борьбы не видно, и уже позже, когда он понял, что ему грозит смерть, стал пятиться спиной к лоджии, чтобы позвать кого-то на помощь, но оступился, упал, поранив себе при этом щеку, видишь, у него на щеке рана… думаю, он порезался об острый угол жестяного подоконника… И много крови… А в остальном – характерные следы удушения… Вот только странгуляционной борозды я не вижу…

Блюмер был одет в темный костюм и белую сорочку, которые теперь едва удерживали в себе распухшее мертвое тело. Окно лоджии было распахнуто и выходило во двор, где внизу, как раз под ней, стояли большие баки с мусором, от которых тоже шло зловоние, – быть может, поэтому соседи никак не реагировали на трупный запах, доносившийся с лоджии адвоката.

– Какой ужас… Умереть вот так. – Изольда бросилась к телефону. – Вадим, только не вздумай открывать дверь. Вот черт, куда я подевала свои сигареты?..

Она прикуривала дрожащими от волнения руками.

– Кажется, его задушили… Вадим, ты видел, что я была готова к ТАКОМУ, ведь так? Но теперь, когда я его увидела, мне стало страшно… И не потому, что Блюмер мертв, а потому, что он был связан с Варнавой, а Варнава – с моей племянницей, Валентиной…

Вадим между тем уже успел вызвать опергруппу. Едва он опустил трубку, как Изольда схватила ее и принялась набирать свой домашний номер.

– В нее же стреляли, вернее, стреляли в Варнаву, на кладбище, ее могли убить…

Она в нетерпении постукивала каблуком по паркету, ожидая вместо длинных гудков характерный щелчок и голос Валентины. Но так и не дождалась. Набрала номер Валентины. Но и там никто не поднимал трубку.

– Она исчезла. Ее нигде нет. Слушай, Вадим, ты остаешься здесь, а я поеду домой, вдруг там что-нибудь случилось… Слушай все, что скажет Желтков – когда это я еще дождусь его официальной экспертизы… У меня душа болит за Валю…