Шилобреева Ульяшин вычислил сразу. Действительно, милый, безобидный на вид старичок, кормит уток, не спеша отламывая кусочки батона и бросая их в пруд, подальше от скопища уток, чтобы те, расталкивая друг друга, устремлялись к подачке. Вот только под костюмом угадывается тренированное когда-то тело, да и взгляды, бросаемые иногда по сторонам, поражают непенсионной остротой.

– Добрый день, Иван Пантелеймонович, – обратился к нему Ульяшин, привалившись рядом к невысокой чугунной загородке.

Старичок окинул его внимательным взглядом, бросил очередную порцию хлеба уткам и лишь потом ответил:

– Не имею чести.

– Ульяшин.

– Э-э-э.

– Владимир Ильич.

– Понятно.

Шилобреев неторопливо закончил кормление уток, вытряхнул крошки хлеба из полиэтиленового пакета и, аккуратно сложив его, положил в карман лёгкого летнего пиджака. Жестом пригласив Ульяшина, он направился к лавочке, весьма кстати освободившейся неподалеку.

– Значит, за правдой приехали? – спросил он, уютно устроившись на лавочке и сложив руки на животике. – Узнав кою, собираетесь вершить суд быстрый, справедливый и, естественно, беспощадный.

Ульяшин промолчал.

– Как вы вышли на меня? – спросил Шилобреев, удовлетворенно кивнув.

– Навели добрые люди, – ответил Ульяшин.

– Мир не без добрых людей, – согласился Шилобреев, – они рассказали вам обо мне? Претензии есть?

– Претензий нет. Есть вопросы. О некоторых деталях.

– Какие детали?! Ваш брат был виновен! Все представленные мне улики были бесспорны, и, кстати, ваш брат ничего не отрицал.

– Кем представлены?

– Хм, молодой человек, вопрос по существу! Комитетом государственной безопасности – вас удовлетворяет такой ответ?

– Вполне. А вас не удивило, что КГБ преподнёс вам на блюдечке готовое дело?

– По-разному бывало, – протянул Шилобреев.

– А вы, значит, с радостью вцепились и раскрутили, – продолжал давить Ульяшин.

– Вы мне активно не нравитесь, молодой человек, – сказал после долгой паузы Шилобреев, – у вас в глазах какой-то нехороший блеск, он мне напоминает наших чекистов тридцатых годов или комсомольцев-добровольцев тех же лет. Я, да будет вам известно, ни во что не вцеплялся и ничего не раскручивал. Дело было совершенно ясным, более того, на меня никто не давил, никто мне не звонил, и я с абсолютно чистой совестью передал дело в суд.

– А потом? – тихо спросил Ульяшин.

– А что потом? – раздражённо бросил Шилобреев. – Мое дело – передать дело в суд, дальше не моя епархия. Хотя, конечно, странно всё произошло. Статья-то была плевая, я так думал, брат ваш получит меньше всех, лет пять, да и то как повезет. А вышло сами знаете как.

– Что же вы не вмешались?

– Я бы, может быть, и вмешался, но меня буквально перед рассмотрением дела направили в длительную командировку на Дальний Восток, там в Приморском крае… ну, в общем, месяца полтора просидел. А уж когда вернулся, поезд ушел.

– Все чистенькие, все в белом! – с ненавистью сказал Ульяшин и уставился невидящим взглядом в пруд.

Шилобреев внимательно посмотрел на него, прикидывая в уме какие-то варианты.

– Очень вы раздражены, – заметил он тихо через несколько минут, – но не по назначению. Я вам сказал, что дело было передано из КГБ, будь вы в здравом рассудке, вы бы поняли, что истинная подоплёка дела известна только им. Я, конечно, мог бы назвать вам какие-нибудь фамилии сотрудников КГБ, задействованных в этом давнем деле. Если бы вспомнил. Но я их не помню. Но вот одного человечка я помню. Именно он передал ту злосчастную пачку долларов вашему брату. Был главным свидетелем на процессе, свидетелем – потому что раскаялся, понимай, донёс, а может быть, и того больше. Фамилию сказать?