– По сути дела, с его ареста…

– Январь шестьдесят седьмого, – донеслось сзади, это все присутствующие сгрудились у портрета.

– …и суда над ним, «процесса четырёх»…

– Январь шестьдесят восьмого…

– …наше движение заявило о себе в полный голос.

– Кристальной души человек был!

– Слово «был» с ним просто не вяжется!

– Его ничто не могло сломить! Ни преследования, ни издевательства следствия, ни оскорбления позорного судилища! Он и в лагере отстаивал права политзаключенных, объявлял голодовки!

– А ведь он был серьёзно болен, ещё до ареста болен! Эти сатрапы, тюремщики, не желали понять, что язва и голодовки несовместимы!

– Они вполне осознанно убивали его!

– Сколько мы требовали, чтобы ему назначили диетическое питание, провели полное медицинское обследование, но всё бесполезно!

– Довели до перитонита! Операция в лагерной больнице!.. Это же немыслимо!

– Они просто убили его!

Ульяшин кивал головой со скорбным видом, но при этом в душе его разгоралось чувство, чуть было не написал – радости, это, пожалуй, выглядело бы кощунственным, так что скажем – чувство приподнятости и бодрости.

«Революция не может быть без крови! Будут и ещё жертвы! Будет смерть! Но это – борьба! Это – жизнь! Какое счастье, что я попал к этим людям!»

Сели вокруг наскоро собранного стола, выпили по стопке, мигом смели скудную закуску. Говорили о том, что как хорошо, что разрешили поставить на могиле крест и написать имя, а то ведь большинство могил безымянны, некуда приехать поклониться родным и друзьям. Вспоминали позавчерашнюю панихиду в Никольской церкви в Москве, как всё было благостно и торжественно, народу было много и гэбэшники показали неожиданную совестливость, всех пришедших, конечно, зафиксировали, но никаких других действий не предпринимали.

Ульяшин с некоторым удивлением оглядел сидевших за столом: мало они походили на православных, да и вообще на верующих в Бога. «Что ж, если религиозные обряды раздражают власти, – подумал он, – то и такая демонстрация сойдёт. И красиво, и фига в кармане. Надо будет запомнить на будущее. Эх, жаль, скандала не получилось! Западники, конечно, ещё меньше наших веруют, но на такие вещи реагируют болезненно».

Настроение у собравшихся за столом было подавленное, а тут ещё раздался телефонный звонок, и по тому, как серело на глазах лицо у подошедшей к аппарату Иры-Хозяйки, все поняли: случилось что-то ужасное.

– Это был Юлик, – сказала опущенным голосом Хозяйка, положив трубку, – у них был обыск. Валю ещё допрашивают, а его уже отпустили. Изъяли двадцать седьмой выпуск! – тихо прокричала она.

«Вот она – борьба! Обыски, аресты, допросы!» – громко воскликнул Ульяшин, впрочем, в душе. Что-то содержалось в словах Хозяйки такое, что повергло всех в оцепенение. Володин энтузиазм был явно не к месту.

Кое-что он понял. Ещё с начала года по Москве, Киеву, Вильнюсу и другим городам прокатилась волна обысков и арестов. С каждым разом становилось всё более очевидно, что главной их мишенью была «Хроника текущих событий». Летом арестовали Петра Якира и Леонида Красина, людей, широко известных не только своими знаменитыми фамилиями, но и активным участием в правозащитном движении. Особенно большое внимание в передачах зарубежных радиостанций уделялось Якиру, и у многих людей, не имевших к «Хронике» никакого отношения, складывалось впечатление, что он имеет к её изданию самое непосредственное отношение и уж в крайнем случае имеет на неё кратчайший выход. Поэтому люди, стремившиеся получить выпуски «Хроники» для чтения и распространения, а также желавшие сообщить известную им информацию, пытались всеми способами познакомиться с Якиром. Так что в этом Ульяшин был не оригинален, как и в том, что, прослышав об аресте Якира, он перенёс свой интерес на его дочь, тоже связанную с правозащитным движением.