И когда последний из них скрылся за деревьями, с земли у оврага поднялся Емеля. Выглядел он просто ужасно – оторванный нос, висящий на нерве и сосудах правый глаз, глубокие рваные борозды на голове. Изодранный в клочья камуфляж уже не прикрывал множество не менее ужасных ран по всему телу.

Шатаясь и спотыкаясь, издавая почти непрерывный стон, Емеля двинулся в обратный путь…

Утром он перепугает весь «Подснежник», перевалившись через порог. А те крики, которыми он разразится спустя несколько секунд, многим присутствующим будут сниться в кошмарах еще очень долго…

Прямо с утра я пришел к Зарембо, вставил в его компьютер свою флешку, на которой был рисунок Марины, и показал его начальнику.

– И что? – спросил тот.

Я сообразил, что Степан Иванович может и не знать про найденный мной при недавней зачистке подвала черный камень. Или, скорее, черную стекляшку. Пришлось дать пояснения. Зарембо внимательно выслушал, а потом спросил:

– Думаешь, это все из-за камня?

– Пока ничего не думаю. Но согласитесь, если в двух случаях встречается одна и та же вещь, причем ее происхождение – явно дело темное, надо хорошенько подумать, не оказывает ли она какого-то влияния на ситуацию.

Зарембо кивнул. Подумав некоторое время, он спросил:

– Это же может оказаться чем-то из Зоны? Оттуда вечно какую-нибудь контрабанду таскают!

– Да, запросто, – ответил я. – Только вот незадача: я до сих пока не видел ничего подобного. Хотя вроде считаюсь знатоком этих самых артефактов.

– Но ты же не можешь гарантировать, что Зона не выкинет какой-нибудь новый фортель?

– Не могу, разумеется, – ответил я.

Зарембо развел руками с таким видом, как будто говорил: «Ну вот видишь!»

Он нажал кнопку на селекторе и попросил секретаршу принести нам по чашке чая. Та исполнила запрос практически моментально. Подвигая ко мне тарелку с печеньем, Степан Иванович сказал:

– Обстоятельства обнаружения артефактов, прямо скажем, очень разные. Какие соображения относительно причинно-следственной связи? Что было раньше? Наши неприятности или камень?

Я ответил сразу же:

– Думаю, что, по крайней мере в случае с девушками, всему виной именно камень. Потому что Марина нарисовала его еще тогда, когда была, в принципе, нормальной. Нервный срыв у нее случился позже. А вот насчет подвала не могу сказать совершенно ничего определенного. Тварь, как вы понимаете, на человека была похожа очень слабо. Так что, может быть, связи между нею и камнем и вовсе нет…

Генерал слушал меня, прихлебывая чай. Пока что он не делал никаких замечаний и не задавал вопросов. То есть, в общем-то, это означало, что он не возражал против моих выкладок.

– Отдай сегодня линзу нашей высоколобой братии, – сказал Зарембо после довольно продолжительной паузы. – Пусть посмотрят, что она вообще из себя представляет, так сказать, в натуре.

– Отдал уже, – ответил я. – Жду результат. Запросил данные по химическому составу. Интересно – это просто камень или нечто более сложное?

– Насчет просто камня – это ты, Сережа, наверняка загнул, – усмехнулся Зарембо. – Кстати, когда камешек-то из лаборатории отдадут, принеси его ко мне. Хочу приглядеться к нему, руками за него подержаться. Может, получится чего учуять.

Насчет учуять Зарембо не шутил. Было что-то в его крови, доставшееся от цыганских родителей и предков. Что-то такое, чему и толкового объяснения не дашь. Что-то вроде интуиции, но более острое. Правда, срабатывающее отнюдь не каждый раз. Зато уж если проявляющееся, то всегда с некоторой пользой для дела. Сам Степан Иванович к этому своему таланту относился очень ровно. Как раз потому, что тот проявлялся не тогда, когда это было надо, а тогда, когда имелось в наличии настроение. Какое именно настроение – тоже вопрос. Потому Зарембо не носился со своей интуицией, как дурень с писаной торбой, да и вообще предпочитал не рассчитывать на нее чрезмерно.