Не заметив как быстро доковылял, в прямом смысле слова, взгляд Нила устремился на афишу. Его прелестное, отнюдь прекрасное объявление о выступлении, было заклеено иным:

Любимецъ публики

Лев Шноузер

въ программѣ

Первое впечатлѣніе

Словно змея ужалила, Собакин рассердился. В крови «лекарства» все меньше, любая мелочь может вывести на агрессию, не мудрено. Более того, если к одной мысли под воздействием дурмана привязаться – освободиться сложно. Внутри разгоралось пламя не только агрессии, но и кой какой досады, словно за неделю с хвостиком остался где-то позади. Б-г видит, все бы отдал за внимание публики с благотворительного концерта. Теперь сталось неуютно. Неужто «любимецъ публики» получит от них большее признание? Знать не знал его, и не хотел. Обязан быть на высоте, а для сего стоит хорошенько оттолкнуться со дна. Он хотел обозначить свою значимость, быть может, мнимую. Явно считая, что находиться должен один в лучах славы, разгневался, желая сорвать афишу, но сделать этого не мог. Посмотрят косо – такого допускать нельзя. Тем не менее, избежать этого не удалось.

На взводе, обогнув толпу граждан у входа, ринулся внутрь. Незнакомцы замечали, как не скрывая раздраженных эмоций, возвращается в прежнее русло исполнитель. Что касается до прочего, они были погружены в свои дела и разговоры. Поразились бестактности, на том все. Не знали они, с каким заоблачным настроением прежде Нил пожаловал. Можно полагать, имени даже его не помнили. Обычный ничем не примечательный человек.

Внутри пахло не так, как на прошлом концерте – хмель, спирт, затхлость и еле уловимая гниль. Возможно, так не было на деле, но мир вокруг Нила явно рушился под воздействием дурмана. Как и в любой другой день, небольшой зал занимали представители самого легкомысленного общества, только, стоит отметить, тогда их было несколько меньше привычного. Пусть время только подходило к началу, зрители собирались, да, думается, в связи с проблемами, о коих поведала Ефросинья Павловна, их будет не слишком много. Но, авось повезет. Помимо этого, чудилось, будто взгляды устремлены лишь на Собакина – больше не на кого. Мания преследования не покидала, но он прекрасно помнил для чего явился. Ни на что не взирая, принялся искать знакомых. Кровь приливалась к мозгу, а в конечностях наоборот появлялся холод – думалось скудно.

Не заметить мило воркующую компанию у сцены, так или иначе, сталось сложно. Бухарин, тот фляжник, что концерт последний затеял, а с ним и двое дам, кои проводили ночь с Нилом и Мамоновым несколько недель назад. Уж не думал, что снова с теми распутницами повстречается! Не хотел, в сути, поскольку волновали его иные вещи. И, кстати сказать, гадким да вульгарным на несколько секунд показалось ему поведение знакомца. Являясь излишне эгоцентричным, в голове та мысля надолго не задержалась, хотя порицать кого – совсем не его конек. Обнимает сразу двоих, да и чего? Если уж порицать – всех сразу, но делать то явно не ему.

Вечно веселые, даже в столь траурные дни, оставались таковыми. Словно в недостойной игра, они чокались бокалами, смеялись, но вмиг утешились, завидев пришедшего. Некая небрежность к нему все ж оставалась на лицах. Черненькая, та самая о кой разглагольствовал Саша, от чего-то разрумянилась, да чуть не подавилась. Чудовищный удел поджидали от хромающего Собакина. Думалось им, гульнуть теперь не выйдет. Хочется чего-то более шумного, да не знали они, что сетовать вовсе никто не собирался. Его сметал с ног гнев, вовсе не горечь от гибели приятеля.

– Неважно выглядите, Нил Тимофеевич! – усмехнулся фляжник, сильнее прижимая к себе черненькую, а та лишь взвизгнула от неожиданности. Неожиданным сталось и высказывание, словно последняя струна оборвалась.