Я пересек еловый подшерсток, отделявший наше садовое товарищество от запущенной деревеньки Гомнино.

Возле разваливающейся желтой избы с табличкой от былых времен “Дом образцового содержания” на скамейке сидел отставной деревенский пастух Франц Казимирович с женой. Франц, пока не пропил с сыновьями корову, торговал молоком. Тамара Яковлевна со своей разросшейся семьей была его главным клиентом.

“Чертов гном” – так звала Франца супруга за рост и нрав, – одетый по инерции в зимнее, был, как всегда, недоволен. Еще и оттого, что плохо видел: веки, как у Вия, не держались где надо и заполоняли глаза. Чтобы видеть, он закреплял их пластырем ко лбу. Сейчас без пластырей он был слеп и бухтел что-то недружелюбное.

Зоя Петровна привычно не слушала мужа, вяло отмахиваясь от него, как от назойливой осенней мухи.

– Здорово ночевали, труженики села, – сказал я. – Как жизнь, Франц Казимирович?

Франц закинул голову назад, освобождая глаза.

– Тебе чего?

Зоя Петровна ткнула мужа локтем.

– Не цепляйся к человеку. Слыхал: Валька-то вчера на мотоциклете расшибся. “Скорая” полночи собирала…

– Какой такой?.. – забурчал Франц. – Не зна-аю…

– Да Валька, крестник твой, – миролюбиво пояснила Зоя Петровна, – больно выпивши…

– Валька?.. – Франц сморщился, припоминая, отмерил от земли рост карлика. – Це таке?.. Малой?..

– Какой “малой”? – начала заводиться старуха. – Ты скажи еще: грудняк! Крестник твой, Валентин. На мехло-пате работает.

– Не зна-аю, – замотал башкой Франц, уши зимней шапки, не схваченные наверху, а лишь забранные вовнутрь, расплескались.

– Чего не знаешь, старый идол! – зашлась в астматическом кашле Зоя Петровна. – Издевнуться решил!..

На шум из желтого дома, пошатываясь, в спадающих трусах, в очках, выбрел младший их сын Витька и стал пристраиваться возле дома, придерживаясь за угол.

– Резеду не обоссы, – буркнул Франц, но поздно.

– Сынок, – виновато улыбнулась Зоя Петровна, – пшикалку мою от астмы принеси, на окне. И трусики поправь…

Владимир Александрович Греков, он же Вова Грек.

– Сама возьмешь. – Витька рыгнул и неуверенно побрел в избу.

Зоя Петровна проводила его унылым взором.

– Все болезни мне Витька открыл… Старый, когда помрет, я с им не останусь. Я сразу в богадельню.

Франц недовольно заерзал.

– Кудай-то ты намылилась?

– Когда помрешь, – успокоила его жена. – Живи, старый, никто тебя не торопит.

– А то – ишь… – бухтел Франц, – в богадельню она настрополилась. Кому ты там надо: ни сисок, ни грудей, ни спереди, ни сзади, одна арматура осталась, заметь – имей в виду.

Зоя Петровна погладила мужа по плечу.

– Это ты, старый, меня всю изгвоздал. Ты да сыны твои.

– Да ты еще раньшей меня управишься.

– Вот тогда они тебе покажут ебейную мать, – невесело усмехнулась Зоя Петровна. – Заклюют напрочь. Витька-то меня который раз зарубить намеряется. Я уж и так лицом в стенку сплю – чтоб топора не видеть. Пока терпит – денег жалко: у меня же пенсия оккупантская – шесть тыщ, по удостоверению “Узник фашиста”.

– Да что это вы, друзья, не воскресный разговор затеяли, – всунулся я. – Вам Тамара Яковлевна привет передавала.

– Томка?! Как у ней самочувствие?..

– Давление.

– У нас тоже что-то в этом году все старухи разом посыпались, – закивала Зоя Петровна.

– Какой ты узник? – запоздало ворчал Франц. – Узник она!.. Ты под немцами была. И давала им… Предатель!..

– Кому я давала! – возмутилась Зоя Петровна. – Чего несешь, старый идол!.. Это Панка Кобылянская давала!.. Ты лучше скажи: зачем сынов споил?

– Я тебе скажу, все скажу! – Франц погрозил клюкой неопределенному врагу. – Вот поправлюсь и подохну, заметь – имей в виду.