А жена не заждалась, она увлеченно изготавливала мое чучело – одноногое, с костылем под мышкой и попугаем на плече. Карикатуры на меня и без того уже заполонили наши десять соток: на заборе, сарае, колодце. Не то что птицы – люди шарахаются. И сочувственно интересуются: не обижаюсь ли? Обижаюсь, конечно, но терплю. Из последнего: вышила меня гладью в виде толстой, лысой, грудастой русалки с бокалом вина в руке. Опять-таки терплю. Также пасет стадо прожорливых ничьих кошек. На свою печаль, рассказал, что Саша Кабаков на даче переоборудовал баню под кошатню, которую соединил с жилым массивом воздушным коридором, как в аэропорте Орли, и теперь с волнением наблюдаю, как жена с недобрым умыслом посматривает в сторону моей баньки. Кроме того, она славно пишет-переводит, меня редактирует. Вообще-то, главная наша работа – это обоюдная лень. С чем мы успешно справляемся. Иногда, правда, нам становится стыдно. И мы принимаемся за дело: я – писать, она – рисовать. Такое вот перекрестное опыление.

На участке у нас деревенька – три домика: мой, жены и про гостей. Как выяснилось, на двоих три жилища – только-только. Гостевой обит красной фанерой, соответственно – красный фонарь на веранде. Сложилось исторически, выглядит фривольно.

В сельской жизни еще тьма преимуществ, но ведь всего не перескажешь, а посему, как у нас в тюремных письмах пишут, “рву строку, целую в щечку и ставлю точку”.

Да, чуть не забыл!

Как-то ездил я в Белоруссию. Тамошний начальник Саша Лукашенко издал указ, чтобы клюкву на болотах без дозволения не рвать. И решил я недавно высочайшим клюквенным запретом посмешить своих можайских товарищей – экс-тюремщиков, отставленных от службы, как и Шатохин, за избыточный гуманизм. Байка не прозвучала. Оказывается, белорусский режим им в основном по душе: строгость, порядок, твердая рука.

Возможно ли сравнять что с вольностью златой,

С уединением и тишиной на Званке?

Г. Державин. “Евгению. Жизнь Званская”

Раз в месяц наше садовое товарищество “Сокол” навещают нерусские чернявые люди на разбитой “газели” – собирают металлолом. Сегодня Васин в честь своего юбилея прощался с ненужным железом. Мы – Старче и я – следили, чтоб не раздумал. Рядом, задевая распухшими сосками дорогу, пританцовывала Кика, низенькая, веселая сучка.

– Уважаемый, холодильник биром? – почтительно вопрошал Васина золотозубый металлоискатель. – Кумуля-тор биром?

– Все берем! – Васин обреченно рубанул ладонью воздух.

– Батарэй биром?

– Батарею не трог!

– Зачем тебе старье? – зашипел я.

– Люблю металл. Особенно чугун.

– Ну, ты, старче, жид ку-ку! – Старче, друг Васина по заводу, тоже Петр, повертел пальцем у виска, куда, перетекая лысину, спускался драный афганский шрам. Он всех, включая молодых женщин, звал “старче”.

Металл уехал, с трудом разминувшись с красной “Нивой”. За рулем сидела полная блондинка. Из машины вылез розоволикий пожилой красавец Вова Грек в шляпе с петушиным пером, в пиджаке на голое тело. По мнению садовых огородников, валет на всю голову, а по-моему, – великий ум. Когда-то я купил в Германии дизельный “Мерседес” б/у, приехал на дачу, и “мерс” умер: полетел стартер, а Москва в те времена дизельную немчуру не чинила. Грек разобрал стартер, на самодельном фрезерном станке исполнил мудреную деталь, собрал по новой, и я – поехал. Под дурака Грек просто косит: то ходит в чужом мундире с медалями, то с веревкой на шее, как удавленник, – развлекается.

Из багажника Грек вытянул чемодан – набор кастрюль из псевдотефали от цыганских производителей, поправил перо на шляпе.