Эд скорчил недовольную гримасу, когда она спросила об этом.

– Если бы всё было так просто, – со вздохом ответил он, и Соня чуть было не остановилась. Просто? Это он про убийство человека? – Полностью вылечиться нельзя. Помнишь, пару лет назад был в городе вилькинский маньяк?

Соня кивнула. Она помнила. Тогда тоже запрещали выходить на улицу вечером, а еще очень не советовали ходить короткой дорогой через Вилькинский парк, где находили большинство жертв. Искали его долго, ведь не было никаких зацепок – маньяк не выбирал конкретный тип людей, одинаково легко убивал стариков и детей, мужчин и женщин. И никогда ничего с места преступления не пропадало. Почерк убийств тоже был разным, так что подозревали даже заезжую банду. Чем всё закончилось, Соня не интересовалась. Просто однажды ей перестали запрещать ходить через парк, да и вечерами можно стало гулять, пока в школе не стало слишком много пятнистых, и кто-то не объявил, будто все пострадавшие перед этим были на улице в темное время суток. Как будто это так легко отследить! Но людям нравилось думать, что при свете дня и в доме им ничего не грозит. Очень удобно!

– Так вот, – прервал её размышления Эдик. – Это был один из первых наших. Он вел дневник, ты его потом увидишь. И вот он как раз и обнаружил, что убийство немного осветляет кожу. Он думал полностью вылечиться так, но ни количество, ни качество убийств не повлияло. Как будто организм не принимает больше определенного количество отбеливателя, понимаешь?

– Да, – одними губами произнесла Соня, чувствуя, что ей холодно. Зубы начали мелко стучать, пришлось сжать челюсти, чтобы этого не было слышно. Странно, на улице было довольно тепло, да и этот прилипчивый Эдик прижимался совсем не по-дружески, а её всё равно морозило.

Соня изо всех сил гнала прочь мысли о том, как вилькинский маньяк проводил свои опыты по количественным и качественным убийствам, но память услужливо подбрасывала воспоминания рассказов очевидцев, и тошнота горькой волной всё сильнее подкатывала к горлу. Она с силой сжала кулаки, длинными ногтями больно вонзаясь в мякоть ладони, и эта короткая боль ненадолго отрезвила её.

– Зато он определил, что чем разумнее существо, тем дольше и лучше его смерть помогает продержаться, – Эдик то ли не замечал её состояния, то ли не желал замечать. – В одиночку немногие способны убить, я вот не могу. Я трус.

Он так спокойно это сказал, что Соня догадалась – раньше его это долго мучило, и он просто заставил себя принять это. Наверное, ему было проще считать себя трусом, чем убийцей, но Соня не обманывалась этим. Всё-таки он был с Субботой, а не с теми же пятнашками, а значит, вряд ли ни в чем не был замечен.

– И как определяется эта разумность? – наконец спросила Соня просто чтобы не молчать. Кто знает, может, это просто затянувшаяся проверка.

– Я рад, что не ошибся в тебе, – Суббота неожиданно оказался не впереди, а рядом, и предложил ей свой локоть с противоположной от Эдика стороны. Соня без раздумий уцепилась за него. Пусть Влад пугал её куда больше, в то же самое время он был понятнее. Честнее, что ли. – Как видишь, у нас девчонок немного. Большинство сразу сбегает с криками. А ты вон, еще и вопросы задаешь.

– Ну да, – промямлила Соня, не в силах признаться, что она просто-напросто слишком боится, чтобы взять и убежать. Для этого тоже нужна смелость.

Наверное, она как Эдик – труслива настолько, что может зайти очень далеко. Неприятная мысль.

– Эд не совсем прав, когда говорит о разумности жертвы, – мягко произнес Влад, волоча её вперед, тогда как Эдик отстал, затерявшись в группе идущих. – Ни вилькинский пионер, ни другие не смогли точно определить, что становится мерой ценности. Может, и разумность, а может, ценность конкретно этой жизни для других. Я предполагаю, только предполагаю, заметь! – что жизнь любимого котенка милой доброй девочки оценится едва ли не выше, чем жизнь какого-то вонючего бомжа, у которого нет семьи. Но, в отличие от пионера, у меня нет ни усидчивости, ни аналитических способностей, чтобы проводить такие опыты.