Нам двадцать.
Нет, немного за.
Прохладно и темно,
Там обожжённые глаза
И белое вино.
Залив, песок, глотки вина
За голод мой шальной.
Ты надо мной наклонена,
И угли подо мной.
Ни комариной маеты,
Ни неба, ни огней.
Огонь на берегу и ты,
Как хмель от Шардоне.
Восхождение
Скалолазные стены и пропасти,
На осколках босая стопа.
Оступился, последовав прописи —
Покатился, пропал.
Тишина и бесптичье заоблачны.
Ледниками слепи́т высота.
А солгал – и районным для области
Землежителем стал.
Уходил – удивлялись: зачем тебе?
Безопаснее нас посреди.
Отвечал только мышцами челюсти,
Сумасброд нелюдим.
Прихватил только имя и отчество,
И г. р. – для могилы в горах,
Отправляясь в своё одиночество
Со скрипеньем пера.
Высоко ли от уровня Тихого
И Атлантики сможет уйти,
Не имеет значения.
Стих его —
Восхождение-стих.
Но поднявшись хотя бы над крышами
Скалолазом, увидит тогда
И собратьев, а ниже те, выше ли —
Не ему разгадать.
Вот пара слов
Вот пара слов, за ней легла другая,
За той – ещё, дыхание-пробел,
Повисла запятая на губе —
Над пропастью, которая пугает.
Обратная… а выпукло и рядом
За ней прямая следует петля.
Вязание мужское умалять
Не нужно снисходительностью взгляда.
Весь мир – клубок, что спицею пронизан,
Покоится до вечера в шкафу.
Пусть жизнь короче станет на строфу,
Но строфы есть, что стоят этой жизни.
Время
Время.
Бах и орган, и древность,
Джаз, патефоны Грэмми,
Прение листьев, старение,
Камни упрямые Греми.
Время.
Время!
Ну же!
Пора!
За дело!
Смокинг ли, конь ли белый
Созданы для покорения
Женщины с веткой сирени.
Время!
Время…
Слово и оправданье
Ступора, ожиданья
Лучших строителей здания
В стиле Британий и Даний
Крепких.
Время.
Новые ветры, крены.
Переплетая в среднем
Баха с ночными сиренами,
Выдаст блокбастер Грэмми
Время.
Все включено
Предусмотрены траты, и все включено
В предусмотренный загодя счёт.
Разволновано море: включили ль в окно,
Если бриз безвозмездно включён?
Бадминтон две девицы танцуют в песке.
Представляю в песке наготу —
Включено представление в левом виске
Или в правом, как сухость – во рту.
Попиваю из бара.
Он – «мини», и нет
В нем бармена.
Барменствую сам.
Телевизор включён мне о зле и войне.
То ли мёд, то ли соль на усах.
Ах, нажал бы на «выкл.», но нажатие «выкл.»
Не избавит меня от еды,
Сыт по горло которой – окрошкой, увы,
Из войны и «ура!», и беды.
Вступление в 21-й век (А. D.)
Ни к чему,
ни к чему,
ни к чему полуночные бденья
И мечты, что проснешься
в каком-нибудь веке другом.
Время?
Время дано.
Это не подлежит обсужденью.
Подлежишь обсуждению ты,
разместившийся в нем.
(Наум Коржавин, «Вступление в поэму»)
От Афин до совка
с интерлюдией пыточных казней,
А от них до меня —
на два пальца истории зла;
Ядовитый стакан —
эмиграцией в смерть одноразов,
Он – предательство дня,
всё того же – с пером у стола.
Ничего не прошло,
не ушло с обновлением быта.
И стоят времена,
поменяв палачей имена,
Имена площадей
да названия казней и пыток
Для свободных людей,
что рождались во все времена —
Времена проклинать
и идти против свор и проклятий,
Времена для стихов,
что затоптаны будут в пыли,
Времена презирать
мракобѣсов с iPhonе'ом и ятем
В подворотне двора
монархической рабской земли.
Выключатель чёрный у двери
Сергею Есенину
Выключатель чёрный у двери
К лампочке привязан.
Шуры-муры.
Вверх щелчок – и та уже горит
Наготой без юбки-абажура.
Провода заплетены в косу,
В ней белеют капельки фарфора.
Свет живёт, как солнце – на весу
День какой и год, и век который.
Между «Вкл.» и предрассветным «Выкл.»
Ночь любви и стихотворных строчек.
Выключатель к этому привык,
Лампочка горит ему и хочет.
Переменен между ними ток,
Но коса рифмовки постоянна.
Крюк на потолке торчит, высок,
А под ним – Серёга окаянный.