– Попробуйте!

– Ты, Коваль, всегда была странная какая-то, шальная, – вздохнул главный. – Я ж тебя лет с шестнадцати помню, когда ты еще полы здесь драила, нельзя было тебя не заметить – все мужики, как коты на валерьянку, облизывались. Что-то было в тебе запретное, запредельное. Что ж ты сделала со своей жизнью? – спросил он вдруг совсем по-отечески. – Зачем тебе это уголовное дерьмо? Детей бы рожала, а ты…

– Какие, к черту, дети! – невесело усмехнулась она, взяв сигарету. – Еще одно уязвимое место. А про жизнь… Это от меня не зависело, так сошлось, и все – вход – рубль, а выход – два, не соскочишь уже. И «маски-шоу» ваши не пугают меня давно, я прекрасно знаю, что такое КПЗ и СИЗО. Обещаю, что, как только Егору станет хоть немного лучше, я заберу его и сама отвалю отсюда, не волнуйтесь. Но врачам скажите, чтоб не смел никто при мне говорить что-то подобное о моем муже – убью! – и, ткнув окурок в пепельницу перед носом обескураженного главного, вылетела из кабинета.

В палате ждал сюрприз – в кресле возле Егора восседал Строгач, а рядом с ним – улыбающаяся Ветка. По углам замерла охрана, возглавляемая Хохлом, опустившим глаза в пол при Маринином появлении.

– Здравствуй, Серега, – негромко сказала Марина, когда он шагнул к ней и обнял.

– Здравствуй. Приехал посмотреть, как ты тут, как Малыш.

– Сам видишь – как, – кивнула она на неподвижного Егора.

– Да-а! – протянул Серега. – Ты плохо выглядишь, Коваль. Устала?

– Не знаю…

– Так, Вета, – скомандовал он. – Остаешься здесь на пару часов, побудешь. Ей проветриться надо.

– А успеете – за пару-то часов? – сощурилась Ветка, глядя на Строгача.

– Рот закрой! – велел он негромко, но так, что даже у Марины мурашки побежали.

Ветка мгновенно умолкла и села в кресло, а Строгач, подав Коваль с вешалки шубу, повел к выходу. Телохранители вопросительно смотрели на это все, но она успокоила их, сказав, что едет домой и скоро будет. Уже в машине устало спросила у сидящего рядом Сереги:

– Что ты хочешь от меня?

– Ты знаешь.

– Я не могу, Серега, пойми, пока он – там, такой… Не могу…

– Можешь. И хватит об этом, – он сжал ее руку так, что побелели пальцы. Коваль тяжело вздохнула:

– Ты можешь взять меня силой, я не в состоянии сейчас сопротивляться, можешь позвать своего Хохла, чтобы помог, но это ничего не изменит.

– Я никогда не беру баб силой, они сами ноги раздвигают, – усмехнулся Строгач.

– Это не мой случай.

– Ты не исключение, Наковальня. Сама попросишь и предложишь сама.

– Зря ты так обо мне. Я не шлюха, и не была ею никогда.

– Да иди ты к черту, Коваль! – заорал вдруг он, отпихивая ее от себя. – На хрен мне этот головняк?! Я на колени должен встать, чтобы ты позволила себя трахнуть? Иди ты к такой-то матери, королева! Вали, бери шмотки свои, я тебя отвезу к твоему обожаемому Малышу, который и не понимает, кажется, какое сокровище имеет каждую ночь, чистоплюй хренов! Но запомни этот день!

– Не грози мне, Серега, не надо…

Дома она побросала в сумку какие-то тряпки, сменила шубу на кожаную куртку, взяла из сейфа пачку денег. В больницу ехали молча, Строгач игнорировал непокорную бригадиршу, демонстративно глядя в окно. Он не поднялся с ней в отделение, бросив только:

– Ветке скажи, что жду. Удачи тебе.

Коваль промолчала.

Едва открыв дверь бокса, она наткнулась на вопросительный взгляд подруги и, отрицательно качнув головой, сказала:

– Ничего не было, Ветка, – увидев, как радостно и благодарно заблестели у той глаза. – Иди, он ждет тебя в машине.

Она поцеловала Марину и убежала, а Коваль, прислонившись головой к плечу Егора, заплакала.