И сейчас она впервые за долгое время почувствовала себя живой. Почувствовала себя той семнадцатилетней девчонкой, которая не зассыт драться наравне со взрослыми мужиками вдвое больше её. Нужно только дать им понять, что ты готова идти до конца, и они сами отступят. Готова драться до последнего вздоха, до последней капли крови, а не покорно лежать со спущенными штанами, как сегодня в баре, ожидая волшебного спасения. Её главным атрибутом в этих драках были не сбитые кулаки и не внушающий страх взгляд. Её суперсилой было отсутствие страха. Готовность умереть. Умереть и не жить жалкой безвольной рабой случая. Умереть свободной. Умереть, зная, что каждый момент жизни она была настоящей и прожила свою жизнь так как хотела.

Сейчас, сжимая кулаки, она вновь ощутила себя живой. Заново рождённой. Когда она успела стать такой? Что с ней было? Когда она превратилась в типичного обывателя в мерцающем ореоле стекольного завода? Неужели так она пыталась защитить Алёшу? Это нужно кончать. Кончать с безвольными рабами, как и с этим заводом.

Она готова убивать.

“Наконец перестану убивать, – думал ликантроп в наручниках на заднем сиденье волшебного автомобиля. – Да, посадят на цепь, но кормить‑то будут. Охотиться больше не надо. Куча времени свободного… Можно даже попробовать дочитать Библию. Пока приговор не исполнят”.

Волшебные наручники не давят на запястья и не жгут кожу, но сидят плотно и крепко, разорвать не получится. Двое дознавателей спокойно едут спереди. Медвежий дух рядом со мной – сзади. Делает вид, что спит, но на самом деле стережёт. Кожаный салон чёрной “Победы”, как и его обитатели, выбивается из привычного мира своим отсутствием запахов.

За окном – лес. Туман. Солнце садится.

– Что теперь будет?

Старик оглядывается. Медвежий дух лишь слегка глаз приоткрыл и снова сделал вид, что задремал.

– Ну‑у… – тянет старик, разглядывая меня через плечо, – эт от тебя зависит.

– Это как?

Усатый за баранкой хмыкает и зыркает в зеркало заднего вида, а старик продолжает:

– Тебе ж говорят: перемени‑илось всё давно. Люди сейчас рука об руку с волшебным стараются идти. Волшебного мало, а проблем много. Поэтому приговоры сейчас… Не знаю… Как бы ты их назвал, Ваня? Ты ж помнишь, наверное, как раньше было?

Усатый сжимает руль. Кажется, слышно, как он скрипит зубами. Видимо, между ними не так уж всё и гладко.

– Ну, чего ты, Вань? Поделись мыслями, раз уж старики о прошлых временах заговорили. Как было‑то раньше?

– Раньше?! Раньше… всех этих… этих… тварей!

Медвежий дух обиженно пискнул.

– Всех вас! Только оступишься! И всё!

Любопытные глаза ликантропа ударились о зеркало заднего вида, отражающее полный ненависти взгляд усатого.

– Ты не обижайся на него, – снова обернувшись, говорит старик. – Он как‑то волшебных бобов объелся. Так они из него три дня выходили с радугой и божьими гимнами, так вот с тех времен он всё волшебное и недолюбливает.

Старик с захмелевшими глазами растягивает губы между ушами. Чувство частично выполненного долга, обильно заправленное южным солнцем и отполированное вторым бокалом тёмного пива, которое он выпил, пока Иван оформлял арестанта, вырывалось наружу в подколках своего немногословного товарища.

– Так и что? Может, не будем время тратить? Отпустите меня, что ли, сразу?

– Ну‑у… – затягивает старик, – ты там не наглей. Никуда тебя не отпустят. Я говорю тебе: проблем много, а волшебного мало. Смекаешь, к чему я?

– Я легавым не стану.

Медвежий дух и старик удивлённо уставились на меня и смотрят. Иван за рулём улыбается и кивает.

– Станешь, – грустно говорит старик. – Или так, или тебе голову отрубят.