– Юля, Юля, ты слышишь меня?

Патрушева не отзывалась. Её лицо светилось мертвенной бледностью. Я нервно сглотнул слюну в предчувствии недоброго.

Вишняков присел рядом с Лилей, взял Юлину руку и принялся нащупывать пульс.

– Жива! – торжественно объявил он.

У всех вырвался вздох облегчения. Ширшова принялась отчаянно хлестать подругу по щекам.

– Очнись же, очнись! Слышишь, очнись!

Наконец та застонала и медленно открыла глаза. Первые мгновения она ничего не понимала. Её взгляд был совершенно пустым. Но через минуту-другую он приобрёл некоторую осмысленность.

– Ребята! – радостно прошептала она.

Лиля издала счастливый визг и заключила Патрушеву в объятия. Та попыталась подняться, но, охнув, тут же снова упала на землю.

– Что такое? – с беспокойством спросил Сергей.

– Спина, – поморщилась Юля. – И голова кружится.

Через некоторое время она, с помощью Ширшовой, предприняла ещё одну попытку встать. Сжимая зубы, она сделала два шага, но после этого остановилась и болезненно сморщилась.

– Всё, больше не могу.

– Она не сможет идти, – сказала нам Лиля, помогая подруге вновь сесть на землю.

Вишняков задумчиво посмотрел на Патрушеву, затем на мою ушибленную ногу, которую я не переставал массировать, и произнёс:

– Давайте сделаем так. Дима и Юля останутся пока здесь, а остальные продолжат поиски Алана и рюкзаков. Собираемся вместе у вертолёта.

Я вздохнул и согласно кивнул головой. Боль в ноге не утихала, и идти мне действительно было трудно.

– А мы не заблудимся? – с беспокойством спросила Ширшова.

– Не заблудимся, – уверенно ответил Сергей и указал на чёрный дым, который поднимался над верхушками деревьев. – Вон наш ориентир. Он ещё долго будет заметен.

– Если не хлынет дождь, – уточнил Ваня, поглядывая на усеянное тучами небо.

Ребята отправились дальше. Я же присел на землю возле Юли. Она опустила голову и тихо всхлипывала.

– Почему всё это должно было произойти именно с нами, а не с кем-то другим? – с обидой в голосе воскликнула она.

Я вздохнул. Что я мог ей ответить? Пуститься в пространные философские рассуждения относительно неотвратности судьбы? Гневно клеймить неудачу? Вряд ли это будет уместно в такой тяжёлый момент. Поэтому я постарался придать своему голосу ободряющий оттенок и проговорил:

– В жизни всякое случается. Мы ведь остались живы, а это главное. Сейчас найдём Тагерова, отыщем свои вещи, разведём костёр, согреемся, поедим, переночуем, а завтра нас отсюда вывезут.

– Мой рюкзак остался в вертолёте, – вздохнула Патрушева. – Я не успела его выбросить.

– Ну и что? – возразил я. – Наши рюкзаки-то целы.

«Дай бог, чтобы они были целы, – пронеслось у меня в голове. – Ведь они могли упасть куда угодно. Хорошо, если они валяются на земле. А если они попали в болото или болтаются на макушках деревьев? Как их тогда оттуда достать?»

Вслух я этого не произнёс. Но по тому, как нахмурился лоб Юли, я понял, что похожие мысли посетили и её.

Некоторое время мы сидели молча, занимаясь только тем, что отмахивались от назойливой мошкары. Вокруг стояла тишина. Лишь ветви деревьев негромко шелестели на ветру. Вдруг над нашими головами раздался какой-то частый стук, напоминавший барабанную дробь. Мы вздрогнули и подняли головы.

– Это всего-навсего дятел, – облегчённо произнёс я.

В другое время мы, может быть, от всей души бы и полюбовались этим забавным представителем лесной фауны, который своей красной шапочкой походил на ватиканского епископа, но сейчас нам было не до этого. У нас осталось слишком мало душевных сил, чтобы проявлять эмоции по поводу красоты природы. Кроме этого, нас беспокоило небо. Грозовые облака кучковались всё теснее и теснее, обещая обрушить на землю весь накопившийся в них заряд. В небольшом пространстве между ними, сквозь которое ещё проглядывала голубизна, показалась маленькая точка, которая двигалась и прочерчивала за собой длинную перистую полосу.