Впервые появившись в высокой приемной, я задал, как выяснилось в тот же миг, совершенно идиотский вопрос:

– А можно к Сергею Георгиевичу?

Его секретарша только коротко улыбнулась в ответ:

– Вы, простите, кто?

Я объяснил. И добавил:

– Я бы хотел в Афганистан. В командировку.

– Я запишу Вас на личный прием. А уж что Вы там хотите – этого я, будем считать, не слышала.

Достойная оказалась дама. Вздумай она меня послушаться и обозначить Афганистан преимущественной темой встречи – не видать бы мне приема, как своих ушей.

Однако получить аудиенцию оказалось проще, чем я думал. В назначенный день я вошел в кабинет к Лапину и увидел человека, спокойного, сдержанного и хмурого, который, не подав руки, предложил мне сесть и неторопливо придвинул к себе лист бумаги. Неужели будет все записывать?.. А он принялся рисовать какие-то палочки, соединяя их в треугольники и квадраты, не поднимая на меня глаз, и, видимо, молча ожидая, что я скажу. Игра в молчанку затягивалась, вот уж и отведенное мне время вот-вот истечет, а хозяин кабинета все погружен в свое рисовальное занятие. И тогда я, больше не дожидаясь от него вопросов, принялся сам рассказывать о том, что со мной было: про Кремль, про съезд комсомола, про парня без ног и орден на его груди. Вот уж все и сказано, даже дважды, а Лапин все молчит. Наконец, он поднял на меня глаза и спросил:

– И что вы хотите?

– Я считаю необходимой мою командировку в Афганистан. Я должен туда ехать, чтобы я мог…

– А Вы член нашей партии?

– Нет.

– Так что же Вы ко мне пришли?

Резким движением порвал разрисованную палочками и черточками на клочки бумагу и недоуменно взглянул на меня, будто только что увидел. Мне оставалось одно: попрощаться и выйти из кабинета.

Сагалаев, которому я рассказал о результатах встречи, только пожал плечами: «Ну, значит, надо вступать». Для того, чтобы добиться моей цели, следовало стать хотя бы кандидатом в члены КПСС; не без проблем (на Гостелерадио, как и везде, тогда на вступление в партию существовала очередь), но уже через год я им все-таки стал. Не знаю, для всех ли это было так, но для меня в ту пору вступление в партию казалось вопросом не карьеристских, а карьерных соображений. Партийный билет воспринимался мной – и не мной одним, конечно, – как пропуск в иные профессиональные дали, на новые рубежи; это была своего рода волшебная палочка, раздвигающая горизонты. И если для того, чтобы стать полноценным журналистом, имеющим доступ в разные сферы жизни, получающим возможность работать там, где другим «не положено», то есть за границей, нужно было получить партбилет, – для меня вопросов не стояло: его получать надо.

Так через год с небольшим я получил формальный повод снова записаться на прием к Лапину. Та же приемная, знакомая женщина-секретарь и вот он, наконец, – заветный кабинет. Его хозяин смотрел на меня так, будто видел впервые.

– Я по поводу командировки в Афганистан.

Снова черточки на бумаге и разговор, не поднимая глаз.

– Да, я помню. Что вы хотите?

– Я теперь член КПСС.

– И что?

– Но год назад вы сказали…

– У нас там прекрасно работает корреспондент Михаил Лещинский. Закажите ему материал, который Вам необходим. Он все сделает.

Последняя фраза прозвучала с сожалением, словно бы ему было неловко объяснять мне такие очевидные вещи. Мы расстались, и – как показало время – уже навсегда; через несколько месяцев Горбачев отправил Лапина на пенсию.

Сагалаев, которому я пересказал разговор, снова пожал плечами: «Значит, так тому и быть. Заказывайте материалы Лещинскому». И все бы так и закончилось не начавшись, если бы в тот день, выходя от Лапина, я не столкнулся случайно в коридорах здания на Пятницкой с Виктором Ногиным. Мы еще не были с ним близкими друзьями – ими нас сделал Афганистан, – но знали друг друга восемь лет, иногда пересекались по работе, и вполне естественно было с его стороны спросить: «Так ты зачем здесь?», а мне в ответ рассказать (по которому разу!) свою историю. Выслушав, Виктор задумался: «Да, это, конечно, непросто. Я подумаю. Может, получится тебе помочь…».